Почему Розамунде удавалось так легко сходиться с людьми? Почему так легко она завоевывала их доверие?
Гриффин покачал головой. Довольно глупые вопросы! Точно так же, как и он, прислуга Пендон- Плейс поддалась ее неотразимому очарованию. Медленно, но осязаемо, Пендон-Плейс превращался из музея в жилой дом.
Он скорее согласился бы умереть, чем признаться, что ему очень нравятся перемены. Он предпочитал ничего не замечать. Более того, даже делал вид, будто не знает, что прислуга получает двойное жалованье.
Осторожно, вернее, неуверенно, он развернул скомканную записку и вгляделся в написанное.
Видел ли он раньше этот почерк?
Раньше он получил несколько анонимных писем с обвинениями его в убийстве Олбрайта, но все они были написаны полуграмотно и не очень хорошим почерком. Однако в последнее время местные жители стали увлекаться новыми сплетнями, дававшими недоброжелателям новую пищу для удовлетворения их желчи и злобы.
Неутихающие слухи о свидетеле убийства Олбрайта занимали мысли Гриффина. В самых грустных видениях он представлял себя в кандалах, бредущим вместе с другими заключенными, и Розамунду, с презрением отворачивавшуюся от него.
Он слегка повернул голову в сторону Розамунды, чьи пальцы ласково касались его щеки, вторая рука лежала на его груди. В ответ на это движение она прошептала что-то тихо и ласково — так мать шепчет сквозь сон зашевелившемуся спящему ребенку, успокаивая его.
Он нежно обнял ее, любя больше своей жизни, он искал и находил в тепле ее тела, в тепле души свое убежище.
Она ни разу не спрашивала его о снах, возможно, многое знала и о многом догадывалась, прислушиваясь к его сонному бормотанию или шепоту.
Внезапно страх охватил его. Неужели он проговорился во сне о том, что его больше всего волновало и тревожило?
Нет, скорее всего нет. Если бы Розамунда знала правду, вряд ли она молчала бы.
Занимаясь с ней любовью, он отгонял тревожные мысли на время в сторону, но они неизменно возвращались, когда он засыпал или, вернее, пытался заснуть. Гриффин лежал, наслаждаясь близостью ее теплого тела и мерного тихого дыхания.
В предрассветной тишине лежать вот так рядом с ней было неизъяснимое блаженство. Сделав усилие, он попытался отогнать прочь мрачные мысли, как вдруг холодный липкий страх проник в его душу. Неужели он может все это потерять? Потерять ее?
Никто не смог доказать, что он убил Олбрайта, но ведь его невиновность отнюдь не была похожа на высокую крепкую стену, за которой можно было бы спрятаться от обвинений. Гриффин не доверял местным жителям. Разве можно было поручиться, что среди них не найдется хотя бы одного-двух недоброжелателей, которые дадут ложные показания против него?
Как было бы хорошо, если бы удалось найти мотив, намерение, стоявшие за этим слухом о свидетеле, мнимом или настоящем. Гриффин не сомневался: хороший адвокат камня на камне не оставит от лжесвидетельства, если только дело дойдет до суда.
Думать о другой противоположной возможности совсем не хотелось. Мерное дыхание Розамунды по-прежнему успокаивало его.
Вдруг она зашевелилась и с глубоким вздохом проснулась.
— Гриффин?
— Да?
— Ты не спишь? — Она улыбнулась. — Это совсем не похоже на тебя.
Он ласково провел рукой по ее плечу.
— Мне что-то не спится.
— Может, я смогу тебе чем-то помочь?
От одного лишь звука грудного голоса Розамунды у него поползли мурашки по коже.
— Давай я попробую тебя успокоить, и ты уснешь, — предложила она.
У него перехватило дыхание, когда ее длинные нежные пальцы заскользили по его коже. Вслед за ними пришла очередь поцелуям и ласкам.
«Успокоить?»
Он застонал. Скорее всего она доведет его раньше времени до могилы.
Она правильно расценила его нетерпение. Усевшись сверху, она с новой силой принялась гладить и ласкать его. Ее обнаженные груди касались его тела, сводя с ума. Обхватив его ногами и упершись руками в широкие плечи, она то приникала к нему, целуя в шею или в глаза, то слегка приподнималась, чтобы, отдышавшись, опять припасть к его груди.
У него перехватило дыхание. Невероятно, но он снова был возбужден, несмотря на бурные любовные игры, закончившиеся всего несколько часов назад. Она действовала на него, как никакая другая женщина.
Он обхватил ее за бока, но она отвела его руки.
— Нет, предоставь мне все сделать самой.
Она поцеловала его — долго, сладострастно. Ее груди терлись о его кожу — это было восхитительно.
— Лежи, не двигайся и наслаждайся.
Прерывистый стон — это все, на что был способен Гриффин. Было мучительно приятно думать, что божественно прекрасная и в то же время смертная женщина принадлежит ему. Ее ласки возбудили его до такой степени, что ему уже хотелось непосредственной близости.
— Позволь мне взять тебя, — простонал он. — У меня нет сил больше терпеть.
Она промолчала и, откинувшись назад мокрым от пота телом, привстала над ним. Изменив положение, она прицелилась и обхватила своей сладкой плотью его фаллос, затем чуть присела, так что тот проник внутрь, и, наконец, плотно уселась на его бедрах.
Обхватив ее за бедра, Гриффин укрепил их взаимное положение, но на этот раз ведущую роль играл не он, а она, доказав на деле, что является удивительно способной и прилежной ученицей. Она двигалась все быстрее, позволяя его копью проникать все глубже и заставляя его подчиняться старому как мир ритму. Она была изобретательна и находчива, ее хриплый чувственный смех возбуждал его еще больше.
Гриффин принялся гладить ее грудь и играть сосками. От его ласк у Розамунды перехватило дыхание.
— Давай, еще сильнее, — хрипло выдохнула она.
Откинувшись назад, шумно и тяжело дыша, она двигалась все быстрее и быстрее. Она была сладострастна и распутна и не скрывала этого, может быть, поэтому казалась ему еще восхитительнее и прекраснее. Она не только самозабвенно наслаждалась сама, но не менее щедро одаривала его наслаждением. Ничего более чудесного Гриффин не испытывал в своей жизни.
— Покажи мне, насколько сильно тебе этого хочется.
Гриффин взял ее руки и приложил ладонями к ее собственной груди.
Розамунда была в таком сладострастном состоянии, что не могла отказать ему в столь маленькой просьбе. Ее покорность не только приносила Гриффину невероятное удовольствие, но и безмерно удивляла его.
От вида Розамунды, играющей своими высокими округлыми прелестями, у Гриффина пересохло во рту. Его возбуждение достигло еще большего градуса. Крепко обхватив ее за бедра, он энергично начал приподниматься навстречу ее движениям, тем самым приводя ее в еще больший экстаз.
Вдруг она задрожала, ее тело обмякло под его руками. Стиснув зубы, он удерживал себя до тех пор, пока у него еще хватало сил. Наконец, перед самой кульминацией, когда их близость стала максимальной, он вдруг с отчетливой ясностью понял, что готов умереть ради этой женщины, что не может без нее жить.
