иметь некоторые странности. Разве ты не хочешь открыть свою коробку?
— Гм? О!..
Она поставила коробку на стол и сняла крышку. Как и у Лилли, ее платье было из белого муслина, но без цветной вышивки на ткани и с тонким шитьем на рукавах и кайме.
Лилли улыбнулась и одобрительно кивнула:
— Хороший выбор. Ты будешь выглядеть в нем прелестно.
— Я… — Уиннифред смолкла и провела пальцем по ткани. — Ох, оно мягкое.
Ее старое платье было грубым и колючим; оно жало под мышками и при малейшем движении врезалось в бока. Было бы не так уж ужасно, подумалось ей, поносить что-то настолько мягкое и нежное, как это платье.
— Это для Лондона? — спросила она.
— Нет, для того, чтоб носить здесь.
Она отдернула руку, словно обожглась.
— Ты, должно быть, шутишь. До отъезда еще несколько недель. А вдруг я его испорчу?
— Тогда ты будешь публично выпорота и оставлена умирать в колодках.
— Я серьезно, Лилли. Я даже и не представляю, что делать с такой красотой. — Она указала на платье. — Я ж заляпаю его грязью за час.
Лилли начала складывать свое.
— Думаешь, ты первая леди, которой случается ходить по грязной дороге?
— Конечно, нет, но…
— Грязь можно почистить, Фредди.
— Но мне сейчас не нужно новое платье. У меня есть старое… и рубашка с брюками.
Лилли уложила свое платье в коробку.
— Нет, тебе теперь не понадобятся твое старое платье, рубашка и брюки; у тебя есть новые платья. Завтра начнем уроки. Никаких отговорок… и больше никаких сладостей. Шесть пирожных… в самом деле.
— Пять, — напомнила ей Уиннифред. Она потерла рукой ноющий живот, села и вздохнула. — И они того стоили.
Глава 6
Знакомство Уиннифред с мудреными и, по ее мнению, воистину причудливыми обычаями и нормами высшего света началось на следующий день и продолжалось беспрерывно в течение недели.
Она находила свое новое окружение и свою новую жизнь в Мердок-Хаусе не то чтобы неприятными, но трудными. Они с Лилли жили в одной комнате с тех самых пор, как приехали в Шотландию, поначалу для удобства, позднее из практических соображений. Но теперь Уиннифред ложилась спать и просыпалась одна или с какой-нибудь незнакомкой в комнате, разжигающей огонь в камине. Она еще не решила, что хуже.
Она одевалась в изысканные платья, ей в изобилии подавалась изысканная еда на изысканном фарфоре и серебре, ее обучали изысканным манерам. Все, как казалось Уиннифред, было совершенно, бесспорно и раздражающе изысканно.
Она скучала по утренним прогулкам с Клер к речке. Скучала по свободе носить то, что ей нравится, говорить что думает и делать что хочется. Она скучала по чувству гордости из-за достижения чего-то осязаемого, будь то пойманная на завтрак рыба, починка сломанной двери сарая или даже стирка белья.
Уроки Лилли требовали большой отдачи, это так, но они не были чем-то, на что Уиннифред могла бы указать и сказать: «Это сделала я. Я сумела сделать это сама».
Конечно, она могла бы сказать это про уроки… если бы проявила какой-то талант к их заучиванию и запоминанию.
— Это действительно необходимо, Лилли?
Это был седьмой день, и они с Лилли сидели с прямыми спинами и скрещенными лодыжками в заново обставленной гостиной. Это был первый урок Уиннифред по искусству использования веера, и эта дурацкая штуковина из перьев и китового уса никак не желала ее слушаться. Она упорно норовила сложиться, когда Уиннифред помахивала ею, раскрывалась, когда она ею постукивала, и взметала облако перьев всякий раз, когда она ее резко складывала. Фредди уже вытащила несколько перьев изо рта и была уверена, что и в волосах у нее тоже перья.
— Эта штука явно неисправна.
— Ничего подобного, просто ты обращаешься с ним слишком резко. Это веер, а не молоток. — Лилли наклонилась, чтобы поправить пальцы Уиннифред, вцепившиеся в ручку. — И это необходимо. Общение с помощью веера вышло из моды, но я уверена, что сами сигналы признаются до сих пор. А вдруг ты сделаешь джентльмену предложение, сама того не зная?
— А джентльмен красивый?
— Дело не в этом.
— А жаль. Это было бы так смело, дерзко и чудесно порочно, если он красив. — Она пожала плечами и прикусила щеку изнутри, чтобы удержаться от смеха. — Если же он невзрачный, это было бы просто глупо.
Лилли испустила тяжкий вздох и обратила взгляд в потолок, словно прося Всевышнего о помощи.
— Во-первых, делать предложение джентльмену по какой бы то ни было причине непростительно навязчиво и, таким образом, крайне глупо. А во-вторых, достоинства джентльмена основываются не на одной только внешности.
— Зато достоинства леди — да, — фыркнула Уиннифред.
— Не совсем, по крайней мере если у этой леди хорошее приданое и хорошие связи. И последнее — не пожимай плечами. Это вульгарно.
Уиннифред удивленно воззрилась на Лилли.
— Я сотни раз видела, как ты пожимаешь плечами.
— Но не за последнюю неделю, — с большим достоинством ответила Лилли. — Я с успехом избавилась от этой привычки. И ты тоже можешь избавиться.
Было кое-что другое, от чего Уиннифред предпочла бы избавиться в данную минуту — от этого дурацкого веера, к примеру, — но она дала обещание сделать все от нее зависящее и твердо намерена его сдержать.
Урок продолжался еще час — еще один невыносимо долгий, на взгляд Уиннифред, час, — прежде чем одна из служанок вошла и объявила обед.
Лилли улыбнулась:
— Спасибо, Бесс. Его милость присоединится к нам этим вечером?
— Нет, мисс. Он попросил прислать поднос к нему в комнату.
Опять, подумала Уиннифред, бросая веер в коробку. Она почти не видела его с того утра, как он вернулся с платьями. Он часто отлучался из дома, уезжал на целый день в Энскрам. А когда был дома, уединялся в своей комнате и ясно давал всем понять, что не желает, чтобы его беспокоили.
Его продолжительное отсутствие лишь множило уже и без того тревожные мысли Уиннифред. В тот день, когда он вернулся из Лэнгхолма, она пришла к заключению, что, несмотря на очень короткое время, проведенное вместе, она испытывает к Гидеону больше, чем просто физическое влечение. Она питает к нему нежные чувства. Он был так внимателен, что без всяких просьб привез Лилли новые платья. И с пониманием отнесся к тому небольшому недоразумению в конюшне. Он заставил Уиннифред улыбаться, когда ей хотелось от расстройства разнести забор в щепки, и прислал те восхитительные пирожные с заварным кремом, и привез из города самую чудесную на свете роскошь — шоколад. Как же она могла не влюбиться в него? И как же ей понять, является ли это странное трепыхание в животе и пылающая кожа,
