там сидит весь Лондон. Такое у меня чувство. И вместо того чтоб заниматься своими делами, они все пристально наблюдают, не разолью ли я, не перелью ли или, наоборот, не долью и не буду ли звенеть посудой. — Она встала, но не отводила глаз от воды. — Это же всего лишь горячая вода и чайные листья. Я не понимаю, почему высший свет должен быть таким… таким…
Она пнула ногой маленький камешек, зашвырнув его в воду.
— Нелепым? — подсказал он. — Строгим? Претенциозным?
Она коротко выдохнула и слабо улыбнулась:
— Да.
— Что ж, постарайтесь помнить, что вы будете не единственным новичком в этом сезоне. Дюжины дебютанток будут делать свои первые шаги в свете.
— А будет кто-нибудь из них ошпаривать своих гостей чаем, как вы думаете?
— Сомневаюсь, — признался он. — Поэтому предоставляйте Лилли исполнять эту почетную обязанность, когда придет время принимать гостей. Существует масса способов выйти из затруднительного положения.
— А если я не смогу вспомнить, как правильно обращаться к лорду, когда меня будут представлять?
— Начните чихать.
Она оторвала глаза от речки и глуповато заморгала.
— Что-что?
— Притворитесь, что у вас аллергия на кошек, цветы или что-нибудь еще, что окажется поблизости, и отговоритесь приступом чиханья.
Она издала какой-то сдавленный звук, который мог быть смехом, но с таким же успехом и выражением удивления и неверия.
— Вы шутите?
— Ничуть. Вам придется как следует посокрушаться, разумеется, и убедительно изобразить страдания. Ваша основная задача — добиться сочувствия к своему положению.
На сей раз это определенно был смех.
— Не уверена, что смогу убедительно изобразить приступ чихания.
— Должно же быть что-то, в чем вы хороши, Уиннифред. Сосредоточьтесь на своих сильных сторонах. Вы играете на каком-нибудь музыкальном инструменте?
— Боюсь, нет.
— Акварель, наброски?
— Нет.
— А петь умеете?
— Не слишком хорошо.
— Французский знаете?
Один уголок ее рта приподнялся кверху.
— Немножко.
Она откашлялась и стала перечислять список французских ругательств, настолько цветистых, настолько непристойных, что среди них даже нашлось одно-два, которых он никогда раньше не слышал.
Он с минуту таращился на нее, разинув рот.
— Да, положение дел действительно весьма печальное, когда юная леди может превзойти в сквернословии морского капитана. Или, может, просто курьезное. Я еще не решил. Где, скажите на милость, вы этому научились?
— Там и сям.
В ее улыбке отражались гордость и озорная радость от того, что она изумила его.
— Французские ругательства нельзя услышать там и сям.
— Можно, если меньше чем в пяти милях есть тюрьма, в одном крыле которой держали французских солдат.
— Ах да. — Он слышал, как жители Энскрама говорили о маленькой и относительно новой тюрьме и с признательностью, и с недовольством. Они, конечно, недовольны такой близостью к их домам отбросов общества, но определенно не против возможности подзаработать деньжат. — Полагаю, несколько отборных французских словечек неизбежно должны были просочиться в город. Стоит ли мне спрашивать, где и как вы умудрились подцепить их?
— Не стоит.
— Так я и думал. — Он встал и, положив палец ей под подбородок, приподнял лицо и вгляделся. Румянец вернулся к щекам, и уныние из глаз ушло. — Немного лучше?
При его прикосновении она замерла. Глаза метнулись к его рту.
— Да. Спасибо.
Не следовало ему вновь дотрагиваться до нее. Он знал это еще до того, как протянул руку. Но был не в силах остановиться. Как не в силах был не провести большим пальцем вдоль скулы и не вообразить, каково было бы попробовать ее на вкус прямо там, где кожа такая мягкая и тугая. Легкий поцелуй, короткое прикосновение языка, мягкое скольжение зубов…
Потребовалась огромная сила воли, чтобы дать руке естественно упасть. Желание отдернуть ее было почти таким же сильным, как желание обхватить пальцами затылок и привлечь Уиннифред ближе.
— Не за что. — Из-за рева крови в ушах голос его прозвучал приглушенно. — Если еще что-то нужно, только попросите.
Он сказал себе, что это предложение — немногим больше, чем простая формальность. Это то, что обычно джентльмен говорит леди перед тем, как уйти. Подозрение, что он в эту минуту согласился бы на любую ее просьбу, было старательно игнорировано.
Уиннифред ничего не сказала, словно и не слышала его. Глаза ее, осознал он с растущей неловкостью, были все еще устремлены на его рот.
Он сделал внушительный шаг назад.
— Ну что ж, если больше ничего…
Осознание, что он собирается уходить, кажется, вывело ее из задумчивости.
— Что? — Она коротко нахмурилась и, к его огромному облегчению, похоже, пришла в себя. — О да, постойте, я кое-что хотела бы, если это не слишком сложно. Вы завтра едете в город?
— Думаю, да. — Поручение за несколько миль. Он определенно поедет. — Вам что-нибудь нужно?
— Шоколад. До вашего приезда я его не пробовала, но теперь, когда попробовала, кажется, не могу остановиться. Никогда в жизни не пила ничего вкуснее. У меня осталось всего на одну чашку.
— Боюсь, то немногое, что я привез, — это все, что было в запасе у мистера Макдэниела. Следующая партия придет не раньше чем через… две недели.
— Две недели? Мы к тому времени уже будем в Лондоне.
Разочарование в ее голосе терзало его. Она не должна ждать до Лондона, и без того она ждала двенадцать лет.
— Я съезжу в Лэнгхолм.
— За шоколадом? — Она рассмеялась и отмахнулась. — Не глупите. Благодарю за предложение, но я еще не настолько избалована. Подожду до Лондона, а последнюю чашку приберегу для какого-нибудь особого случая.
— Какого, например?
— Ну, я пока не знаю. Что-нибудь памятное. Мой первый грациозно выполненный реверанс. — Он усмехнулся, и она взглянула на него. Когда же Уиннифред снова заговорила, то с такой нерешительностью, что он занервничал. — Я бы хотела попросить вас еще кое о чем.
Он надеялся, это очередное поручение.
— Я к вашим услугам.
— Вам… вам не трудно было бы иногда делить с нами трапезу? Я знаю, вы предпочитаете есть в своих комнатах, — торопливо добавила она, словно догадалась о направлении его мыслей, — но если Лилли
