вызов ее ожиданиям и предстал перед ней совсем другим, не рафинированным мужчиной, а жаждущим страсти, которую она хотела похоронить. Да, она знала, что ее влечет к нему. Он не скрывал, что хочет ее. Но думать, будто он обладает такой властью над ней, что может сказать всего несколько слов, и она будет изнемогать от желания? А затем, еще недавно избегавшая его из-за страха, сама повернется к нему и захочет…
Снова взяв книгу, Лия уселась на кушетку перед камином. Она попыталась читать вслух, чтобы лучше сконцентрироваться на словах.
Сегодня их первая брачная ночь.
Хотя она знала, что никакого общения не будет, она не могла не думать о Себастьяне, который лежит в постели всего в нескольких шагах от нее. А он? Думает ли он о ней? Рисует ли в своем воображении все те вещи, о которых шептал ей на ухо?
Да, он хотел ее…
Ни одно слово, которое шептал ей на ухо Йен, не обладало такой силой, как слова Себастьяна.
Лия зажала страницу между пальцами, наблюдая, как она дрожит, и резко перевернула ее. Одна вещь несомненна: она не должна показывать ему, как сильно действуют на нее его слова. Если он продолжит говорить с ней в той же манере, она не сможет поручиться за себя.
Себастьян смирился с тем фактом, что будет ужинать один. Он не видел Лию весь день, и она не пришла в гостиную до того, как еда будет подана, чтобы он мог сопроводить ее к столу.
Он сидел за столом в одиночестве точно так же, как в печальные дни после смерти Анджелы. Лакей поставил перед ним супницу. Себастьян взял ложку, даже не поинтересовавшись, какой сегодня суп. Горячий, и хорошо. Это все, что имело значение.
Но тут дверь столовой распахнулась, и вошла Лия.
— Примите мои извинения за опоздание, — выдохнула она, улыбнувшись дворецкому, который предупредительно отодвинул для нее стул.
Себастьян смотрел, не произнося ни слова. Нет, на ней не было черного или даже свадебного серого платья, в котором она была утром в церкви. Вместо этого на ней было темно-голубое вечернее платье. Наконец-то свобода от Йена! Наконец-то она его!
— Вы прощены, — сказал он и поднес к губам очередную ложку супа. — Это из вашего нового гардероба?
— Да.
Далее она замолчала, приступив к супу, и Себастьян старался не пронести ложку мимо рта, в то время как исподтишка наблюдал за ней.
— Оно вам нравится? — спросила она минутой позже. — Должна заметить, я чувствовала себя странно, надевая что-то иное, нежели черное… Знаете, я почти испытывала чувство вины. Может быть, мне следовало подождать подольше, тогда я могла бы по-настоящему войти в роль вдовы?
— Оно красивое, — сказал он, желая сказать больше, ненавидя то, что что-то невысказанное стоит между ними, хотя теперь они больше, чем друг Йена и жена Йена.
Но она больше не была женой Йена. Она его жена.
— Скажите мне, миледи, чем независимая замужняя женщина хотела бы заниматься в свободное время? У вас есть какие-то особые планы, которые вы хотели осуществить, когда мы прибудем в Гемпшир?
Она улыбнулась ему через стол:
— Я не знаю. Я думаю, это часть свободы — не знать, что готовит тебе будущее, но понимать, что перед тобой открыто много возможностей и тебе надо лишь воспользоваться этим.
— Например?
— Например, когда я была девочкой и жила с родителями, каждую минуту нашего времени планировала наша матушка, и так изо дня в день. Утренний туалет, завтрак, уроки — каждый день одно и то же, только чередовались предметы. Ленч, уроки музыки, пение, танцы, вязание, дневные визиты…
— Но после замужества все изменилось?
— Да, конечно, я думаю. И были внесены изменения… Но расписание моего дня до последней детали было таким укоренившимся, что, казалось, проще продолжить это. После того как я узнала об Анджеле, я даже расписала каждый вечер, включая…
Она замолчала и уставилась на тарелку с супом.
Себастьян крепче сжал ложку в руке, желваки на скулах заиграли. Видимо, это касается ее ночей с Йеном, только это она могла иметь в виду.
— Вы не должны рассказывать мне, если не хотите, но я рад слышать, что вы готовы сказать…
Она кивнула. Быстро взглянув на него, снова поднесла ложку ко рту.
— Что касается рутины, — продолжал Себастьян. — То это только то, что относится к Генри, причем только утром и вечером. Днем мы проводим время вместе.
— И что вы делаете? — поинтересовалась она.
Она казалась рассеянной, вопрос был задан больше из вежливости, чем из искреннего интереса. Но если ей это поможет быстрее освоиться в Гемпшире, то Себастьян готов рассказать все.
Он улыбнулся.
— Любим строить из кубиков. Устраиваем пикники и долгие прогулки. Он катается на своем пони…
— У него уже есть пони?
— Да, ему надо привыкать. Если он хочет ездить верхом, то ездит со мной.
— Он хорошо говорит?
Себастьян нахмурился, понимая, что в последний раз она видела Генри до катастрофы с каретой, когда в его словаре было немного слов, и большинство из них он плохо выговаривал.
— Несколько предложений, не слишком хорошо. Проще сказать, он знает, как получить то, что хочет.
— Вы балуете его, — сказала она с улыбкой.
— Возможно. — Себастьян отложил ложку. Пришел слуга и унес супницу. — Но мне трудно быть с ним строгим.
Он заставил себя оставаться спокойным, пока она изучала его. Интересно, что она видит, когда смотрит на него, — жестокого человека или склонного к сентиментальности?
Прошла пара минут, она тоже положила свою ложку и сказала:
— Я думаю, нам будет хорошо вместе. — И добавила: — Если, разумеется, вы сумеете выдержать наши приключения с Генри.
— Приключения?
— Ну да. У меня на этот счет уже есть планы.
— Я думал, вы говорили…
Она небрежно отмахнулась от него:
— Это касалось только меня. Я весь месяц думала, как сделать так, чтобы мне было хорошо с Генри.
Лия потянулась вперед, прижавшись грудью к столу, приоткрыла нежные округлости груди. Себастьян отвел глаза, затем не удержался и посмотрел, но потом снова отвел взгляд. Он дал сигнал дворецкому, и было принесено новое блюдо.
— Конечно, у меня нет братьев, — продолжала она, — поэтому мне потребуется помощь в некоторых вещах, но я всегда хотела научиться лазить по деревьям.
— Это слишком опасно.
Слова слетели с губ Себастьяна, прежде чем он успел обдумать ответ.
Она прищурилась:
— Мне кажется, мы договорились, что я могу делать то, что захочу.
Их первый вечер, и они уже начали спорить.
— Прежде всего, — сказал он, — Генри мой сын, и если он слишком мал, чтобы ездить на пони, то, разумеется, слишком мал, чтобы лазить по деревьям.
