– С тобой все в порядке? – шепотом спросил он.
– Я... – Ее голос прозвучал приглушенно.
Она покачала головой.
– Я не знаю.
В нем пробудилось раскаяние и смутное сознание вины. Он выдернул из-под Лючии руки и освободил свой пенис.
– О! – сказала она с некоторым удивлением, как будто до этой минуты так до конца и не понимала, что произошло.
Лючия подняла голову и посмотрела ему в лицо, затем ее губы скривились, и она сразу же опустила глаза. Он не знал, что она увидела на его лице, и не хотел знать. Он отвернулся, оправил рубашку и застегнул брюки, потом взглянул на пол и увидел ее панталоны. Подобрав их с пола, он встал перед ней на колени. Он натянул батистовые панталоны через ноги в розовых туфельках и начал надевать их на ее бедра.
Дотянув их до ее колен, он остановился. Ее юбки упали и прикрыли колени, и он не мог видеть темные завитки волос там, где соединялись ее бедра, но мог представить, как это выглядело. В нем снова шевельнулось желание, и он вскочил на ноги.
– Пожалуйста, приподними бедра, – сказал он.
Она уперлась ладонями о стол и выполнила его просьбу, давая ему возможность натянуть панталоны до самой талии. Его руки путались в волнах розового и белого батиста, и он не видел, что они делают, но он одел и раздел за свою жизнь достаточно женщин, чтобы нащупать маленькие крючочки и застегнуть их.
Одевая ее, он старался ни о чем не думать. Он опустил и разгладил ее юбки, прикрепил на талии розовый с золотом пояс, вынул из волос помятый розовый бутон, оттягивая время возвращения к реальности этими мелкими знаками внимания, этими пародиями на джентльменскую заботу.
Он заметил, что лиф платья, как и корсет под ним, был разорван. Это сделал он. Порвал ее платье и что-то еще.
Йен испытывал стыд, глядя на ее погубленное платы и опущенную голову. Он протянул руку, чтобы соединить кое-где разорванные края, спрятать от себя то, что он сделал, но этого не спрячешь. Некоторые вещи невозможно скрыть. И нельзя исправить. Его рука застыла над ее шелковым платьем и батистовым бельем, он себя возненавидел. Он открыл было рот, собираясь что-то сказать. Извиниться, хотя он ни о чем не сожалел. Сказать, что больше и такого не будет, хотя он знал, что если подвернется случай, это произойдет. Обещать ей, что все будет хорошо, это нереально. И он ничего не сказал.
Она подняла голову и смотрела на него. Ее глаза казались огромными, теплыми и карими, как глаза лани, и он не понял, что увидел в их глубине – страх или осуждение. Возможно, то и другое. Если это так, он заслуживал этого, ибо, несмотря на ее эксперименты с поцелуями, она оставалась девственницей. Он же не мог сослаться на неопытность. Он прекрасно все понимал, знал, что может случиться и что это будет значить. Она же, даже со всеми своими опрометчивыми поступками в прошлом, ничего не знала. Никто по-настоящему не понимал, что такое невинность, пока не терял ее.
– Я очень сожалею, – сказал он. – Чертовски сожалею. – Он хотел убрать руку.
Не спуская с него глаз, она накрыла своей ладонью его руку и прижала к груди.
Всего лишь, а его охватило волнение, облегчение и странное пронзительное чувство, которое он был не в силах постичь. Йен только понял, что он совершенно безнадежен, глуп и по уши влюблен, если всего лишь через несколько минут после того, как погубил ее и себя и все, чего добивался в жизни, он снова хотел ее.
Он услышал какой-то звук, кто-то тихо ахнул, но это была не Лючия. Он взглянул в сторону и встретил изумленный взгляд голубых глаз леди Сары Монфорт. Из-за ее плеча выглядывал ее кузен, лорд Блэр.
Глава 17
Лючия лежала на кровати лицом к стене, свернувшись калачиком и глядя на бледно-голубые ивы на обоях своей комнаты. Бело-голубой рисунок расплывался перед ее глазами в серые пятна. Пытаясь разобраться в том, что произошло, она сдерживала готовые пролиться слезы.
Она не должна чувствовать себя такой глупо ошеломленной и плаксивой. Она была дочерью куртизанки. Слышала, как это случается. Однажды, когда ей было лет двенадцать, мать ей все объяснила и строго предупредила, что она не должна позволять мужчине делать то, что только что сделал Йен. Она видела статуи в парижских музеях, заглядывала в запрещенные книги и несколько раз обменивалась с Арманом страстными поцелуями. Но ни одно из этих познаний не подготовило ее к тому, как это происходит в реальной жизни.
Прежде всего боль. Она оказалась настоящим шоком, разрушившим все чудесные ощущения, предшествовавшие этому. Она такого не ожидала. Когда Йен помогал одеться, она увидела на себе кровь, а она хорошо знала, что это не могли быть месячные. Лючия крепче прижала колени к груди и вздрогнула от боли. Там, внутри, все еще болело. Но не из-за боли ей хотелось плакать.
Их видели леди Сара и лорд Блэр. Она проследила за взглядом Йена, они стояли в дверях. Даже если Йену потребовалось лишь мгновение, чтобы прикрыть ее собой, он не успел. Лючия увидела их, а они – ее.
У лорда Блэра и леди Сары хватило такта уйти, не проронив ни слова, а Йен отвел ее наверх по лестнице рядом с оранжереей, которой слуги редко пользовались. Ему каким-то образом удалось провести ее в комнату так, что никто не заметил, но она не питала иллюзий, что все останется тайной. Леди Сара не такая, как лорд Хей, который сдержал слово, и никто не узнал истории с Арманом Буже. Нет, ядовитый язык Сары будет трудиться без устали. К вечеру каждый человек в Треморе будет знать, что она видела, и с пикантными подробностями. Если до сих пор Лючия не была «несвежим товаром», то, бесспорно, теперь она им стала. Но даже не это заставляло ее смотреть невидящим взглядом на стену и сдерживать слезы.
Это было выражение лица Йена, которое она увидела потом, когда он дотронулся до ее платья и ясно понял, что он сотворил. Его лицо было ужасно, оно выражало стыд и ненависть к себе.
Лючия чуть приподнялась и посмотрела на разорванные края платья и корсета, на два лоскута ткани, свисавших рваным треугольником над ее левой грудью. Тогда, когда она увидела его лицо, она хотела сказать ему, что все хорошо, что это ее вина, а не его. Что она все знала и нарочно толкала его на это и своими словами, и своим телом, как будто они были спичками, а он – бочонком пороха. И это она вызвала последовавший взрыв, а не он, и ему не в чем упрекнуть себя. Но она не смогла произнести этих слов и только коснулась его руки.
В дверь постучали, и Лючия, вздрогнув, села на кровати. В комнату проскользнула Грейс и закрыла за собой дверь, и Лючия схватилась за разорванные края платья с инстинктивным желанием прикрыться, но затем, увидев лицо Грейс, застыла. Она сглотнула слезы и беспомощно смотрела на вошедшую женщину.
– Вы знаете? Уже?
– Да. Сейчас почти одиннадцать часов, – приветливо кивнула ей Грейс.
– Так поздно? – Лючия взглянула на лучи солнца, освещавшие комнату, и удивилась, как время могло пройти так быстро. – Зная леди Сару, можно предположить, что даже посудомойкам сейчас известно об этом. – Она попыталась засмеяться, но смех перешел в рыдания, и она зажала себе рот.
– О, дорогая моя. – Грейс присела на край кровати и обняла ее за плечи. – Дафни взяла на себя леди Сару. Oна уедет еще до обеда, и ее кузен тоже. Все гости покинут усадьбу сегодня.
– Значит, я была права. – Лючия смотрела на свои колени, в ее сердце была боль за Йена и за то, что она сделала ему. – Все знают.
Грейс еще крепче обняла ее.
– Все хорошо, – шептала она и, успокаивая Лючию, гладила ее руку. – Все хорошо.
Лючия покачала головой:
– Нет, нет ничего хорошего. После я посмотрела в его лицо. Какое у него было лицо! Я никогда не прощу себе этого. Я не знала. – Она возвысила голос, впадая в панику. – Я не понимала.
