— Кассия! Вернитесь!
Она запуталась в длинном платье и, качнувшись, с ужасом увидела внизу мощенный булыжником внутренний двор замка.
— Вот глупая баба! — взревел Грэлэм.
Он почувствовал, что все внутри у него перевернулось от страха при виде грозящей ей опасности. В несколько прыжков де Моретон нагнал жену и, схватив ее за руку, потянул назад.
— Ты что, совсем лишилась рассудка? — заорал он и встряхнул Кассию так сильно, что голова ее мотнулась назад.
Она вскрикнула — и этот тихий, беспомощный, полный отчаяния звук вызвал у Грэлэма оцепенение. Он смотрел не отрываясь на побелевшее лицо жены, потом яростно чертыхнулся, притянул ее к себе, обхватил обеими руками, неосознанно покачивая как ребенка, и Кассия покорно прильнула к нему, прижавшись щекой к его груди. Рыцарь чувствовал, как ее маленькие груди тяжело вздымаются от неровного дыхания. И вдруг ощутил такой порыв желания, что оно ошеломило его самого. Он неясно сознавал, что оно было вызвано страхом за нее, перемешанным с гневом, но все это было не важно.
Черт возьми! Он не был близок с ней уже шесть дней!
Одним мгновенным движением Грэлэм поднял жену на плечо и зашагал по крутой деревянной лестнице, не обращая внимания на изумленные взгляды толпившихся во дворе людей. Когда он наконец вошел в спальню, дыхание его было прерывистым, но вовсе не от физического напряжения. Пнув ногой дверь так, что она с грохотом закрылась, Грэлэм быстро подошел к постели, грубо бросил Кассию на спину и торопливо стянул с себя штаны. Руки его при этом тряслись. Повернувшись к жене, столь же стремительно он сорвал с ее ног кожаные домашние туфли, поднял ей юбку до талии и бросился на нее.
— Черт возьми! — яростно ревел рыцарь, жадно целуя то мягкое и нежное, что было под ним.
Кассия чувствовала себя подвешенной во времени, будто оно остановилось, и она сама была не собой, а кем-то другим. Этот другой смотрел со стороны на возбужденного мужчину и женщину, которая не была ею. Она чувствовала, как его руки шарят по ее телу, грубо раздвигают ноги. Когда тело мужа нависло над ней, Кассия осознала, что он намеревается взять ее, не спрашивая ее желания. И все же, не в силах воспротивиться, она лежала неподвижно, словно марионетка без чувств и воли. Кассия ощущала его пальцы, раздирающие ее, чувствовала вторжение его отвердевшей мужской плоти. Ее обожгла мучительная боль, вернувшая ей разум. Кассия закричала, и крик ее смешался с его хриплым дыханием, а тело пыталось побороть боль. Она принялась обороняться, изо всех сил молотя кулачками по его плечам и спине, но все было напрасно.
Грэлэм раз за разом яростно вторгался в хрупкое, безвольное тело. Он погружался в нее весь. Ее кулачки, молотившие его, не производили на него никакого впечатления и никак не влияли на его желание покорить ее, подчинить своей воле полностью. Сжав лицо жены обеими руками, он яростно поцеловал ее в губы, и тут же его язык оказался у нее во рту. Ощутив соленый вкус ее слез, он на миг отрезвел, но тело не подчинилось рассудку, и, стремясь удовлетворить свою страсть, распаленный рыцарь не отпускал жену до тех пор, пока чувства его не помутились и семя не излилось, подбросив его тело, как взрыв. Несколько минут он лежал, бесчувственный ко всему. Только беспомощный стон Кассии снова пробудил его к жизни. Грэлэм приподнялся и уставился на лицо жены. Ее глаза были крепко зажмурены, а густые влажные ресницы лежали на щеках, как лучи звезд. На нижней губе он заметил капельку крови. Должно быть, она прикусила ее от боли.
На мгновение он закрыл глаза, чтобы отгородиться от того чудовищного, что только что сделал.
— Кассия.
Его голос звучал как рычание, вызванное мучительной болью. Почувствовав трепет ее тела, Грэлэм обнял жену. Кассия застыла совершенно неподвижно и казалась безучастной, даже когда он нежно отвел короткие кудри с ее лба.
— Черт возьми! Взгляни на меня! Да открой же наконец глаза!
Он сжал ее подбородок и тряс до тех пор, пока ресницы не затрепетали и Кассия не подняла на него взгляд.
От того, что рыцарь увидел в нем, его охватил озноб. Кассия смотрела прямо перед собой широко раскрытыми глазами, и в них он читал отражение ее мыслей.
— Прекрати! — закричал Грэлэм и встряхнул её снова, ухватив за плечи.
Она не отозвалась. В первый раз в жизни он почувствовал себя презренным негодяем, причинившим боль существу вдвое слабее его самого. Рыцарь ощутил страх, от которого все его тело содрогнулось.
— Кассия, — прошептал он, зарываясь лицом в ее волосы.
— Ты причинил мне боль.
Ее слабый, дрожащий голосок заставил его поднять голову. Взгляд Кассии не был больше невидящим: она смотрела на него как ребенок, не понимающий, почему его ударили.
— Ты обещал, что никогда больше не причинишь мне боли. Ты мне солгал.
Он хотел молить ее о прощений, но слова застревали в горле. Никогда в жизни он не просил прощения у женщины. В его памяти проносились образы прошлого: его отец, объясняющий ему, что женщина — имущество мужчины и он может делать с ней все, что заблагорассудится; его собственные отношения с другими женщинами. У женщины не должно было быть своей воли, она существует только через мужа и его детей. Грэлэм все еще боролся с собой, когда Кассия заговорила снова, заговорила тихо, и в голосе ее не было ни гнева ни упрека:
— Ты сказал мне, что жизнь жены лучше жизни собаки. Ты сказал, что жена пользуется преимуществами.
— Да, — ответил он беспомощно, — я говорил это.
— Я думаю, — сказала она очень отчетливо, — что я предпочла бы быть собакой.
— У тебя нет выбора! — возразил Грэлэм резко. — Ты то, чем Господь сотворил тебя.
— Значит, я должна винить во всем Господа?
Кассия отодвинулась от него, и он не препятствовал. Она поднялась, оправила одежду и с минуту постояла возле постели. «Какая она далекая, — подумал рыцарь, — далекая и совершенно спокойная».
— Теперь вы мне разрешите удалиться, милорд? Надо присмотреть за приготовлением пищи. Мне не хотелось бы навлечь на себя ваш гнев.
Он недоуменно смотрел на нее, сраженный ее покорностью, и наконец произнес почти грубо:
— Иди.
Не сказав больше ни слова, Кассия отвернулась. Он видел, как на мгновение она заколебалась, потом медленно направилась к двери.
Де Моретон закрыл глаза. Он представил графа Дрексела, человека, чьим пажом, а потом оруженосцем был он сам и кто посвятил совсем юного Грэлэма в рыцари за спасение своей жизни при Ивсшэме. Грэлэм ухаживал за ним после битвы, что было обычным делом, и заметил, что жажда наслаждения превратилась у графа в похоть. Открытие его не удивило, потому что ему доводилось видеть, как его лорд овладевал и покорными, и непокорными женщинами. Но эта крестьянка вырывалась и кричала. Граф же только смеялся и бил ее, пока она не потеряла сознание.
— Для чего еще годятся женщины, мальчик, как не для того, чтобы доставлять удовольствие мужчинам? Эта глупая тварь не была даже девственницей.
Рыцарь покачал головой, стараясь избавиться от наваждения. Жирный священник, бывший тогда с ними вместе, не сказал ничего. Вопрос о том, обладают ли женщины душой, до сих пор оставался предметом спора между лицами духовного звания. Почему же, думал Грэлэм, он чувствует себя таким ничтожеством, столь же безмозглым, как самец какого-нибудь зверя в период гона? Кассия принадлежала ему. Он знал, что никто бы не бросил на него косого взгляда, даже если бы он колотил ее каждую минуту в течение всей жизни безо всякой причины.
И все же у него возникло такое чувство, будто он разрушил что-то драгоценное, как если бы бездумно и жестоко растоптал редкий цветок, оказавшийся под ногами, когда и лепестки-то его еще не развернулись. Поднявшись медленно, как старик, рыцарь расправил одежду. Потом остановился, заметив кровь на своем теле, и тихонько выругался в опустевшей и безмолвной комнате.
Бланш, улыбаясь, весело сказала каменнолицему сэру Гаю:
— Такой позор, не правда ли, сэр Гай?
