Через мгновение Михаил, его Дикий Охотники сопровождавший их неистовый шторм исчезли. Микаэла упала на грудь Родерика и зарыдала, испытав огромное облегчение.
— Теперь все в порядке, — выговорил Родерик поверх головы Микаэлы, держа ее крепче, чем когда- либо, целуя ее в макушку, приподнимая ее повыше и прижимая к себе, — Все хорошо, любимая. Все кончено, все кончено.
В этот момент Микаэла подняла свое прекрасное лицо, чтобы взглянуть в глаза Родерика, и он вздрогнул, увидев на нем беспокойство и смущение.
— В чем дело? — спросил он.
Она выскользнула из его рук, не сводя с него глаз, и медленно отступила от него на пару шагов.
Родерику казалось, что они долго-долго смотрели друг на друга. Оба боялись заговорить, оглянуться по сторонам. Затем оба опустили глаза.
Родерик твердо стоял на земле — в своем собственном черном сапоге, на другую был надет старый, изношенный сапог из коричневой кожи.
Эпилог
Несмотря на перешептывания и подчеркнутое внимание со стороны некоторых гостей, пир прошел очень мило. Микаэлу ни разу не вытолкнули из линии танцующих, когда она присоединилась к ним. И та противная молодая женщина, которая когда-то сделала ей подножку и заставила ее упасть, теперь сидела рядом с Микаэлой вместе с Элизабет Торнфилд. Джульетта и ее падчерица крепко подружились, и теперь Микаэле с ними было легко: они вели себя естественно и непринужденно.
Микаэла ни разу не попала впросак. Но она подумала, что вечер еще только начался и все может случиться, и эта мысль заставила ее улыбнуться себе самой. Микаэла увидела своих родителей в противоположном конце зала — теперь ее зала. Как всегда, они держались за руки и на их лицах было одинаковое выражение счастья. Единственной переменой была их новая, богатая одежда и маленький черноволосый мальчик, державшийся за юбку Агаты. Ее родители теперь жили в Шербоне, лорд Уолтер и его жена отказались от своего дома, поскольку им уже было нелегко вести хозяйство. Маленький надел Форчунов влился в Торнфилд-Мэнор, а родители Микаэлы теперь выполняли новую для них роль дедушки и бабушки Лео.
Хотя они жили в Шербоне, богато одевались и собирались немного попутешествовать, их расходы не оплачивались Шербоном. Они ни от кого не зависели материально благодаря маленькому золотому сундучку, переданному Микаэле в канун Рождества, бесценному маленькому сундучку, который оказался компенсацией за все, пережитое ими, гораздо большей, чем они могли вообразить.
Когда Агата открыла его в первый раз, в углублении бархатной подушечки пряталась одна монетка. У мамы Микаэлы вырвался удивленный возглас, она извлекла из сундучка монету и, захлопнув крышку, отложила сундучок в сторону. Она была очень довольна подарком.
— Одна монетка, и только? — несколько разочарованно спросил Уолтер Форчун, потом улыбнулся, увидев радость жены, и сам взял в руки сундучок. — Но может быть, эта игрушка чего-то стоит. — Уолтер открыл крышку большим пальцем, и его брови удивленно поднялись, когда он вытащил вторую монету. Он протянул ее жене: — Ты проглядела эту, миледи.
Агата взяла ее, смущенно хмурясь:
— Но там была только… — Она замолчала, взяла из рук мужа сундучок и еще раз открыла крышку.
Там оказалась еще одна монета.
Сколько бы раз они ни открывали и ни закрывали сундучок, на месте вынутой монеты тут же появлялась новая. Бесконечное количество.
Но даже при этом им потребовалось три полных дня, чтобы, опуская и поднимая маленькую золотую крышечку, собрать достаточную сумму, чтобы оплатить все долги.
Агата никогда не спрашивала у Микаэлы, где та получила сундучок или почему он достался ей, а у Микаэлы не было желания сообщать ей об этом. Просто не было необходимости.
Элизабет Торнфилд коснулась руки Микаэлы.
— Леди Микаэла, — позвала она, затем указала на музыкантов, собравшихся в углу переполненного зала. Ранимая, бессловесная девочка исчезла, уступив место этой красивой, уверенной в себе девушке. Микаэла гордилась ею и с нетерпением ждала, как та превратится в настоящую леди.
Родерик и Алан Торнфилд смотрели на Микаэлу с похожими озорными улыбками и жестами манили к себе. Элизабет засмеялась:
— Похоже, большой спрос на ваш талант.
Микаэла снова улыбнулась, наблюдая, как Алан Торнфилд сделал ее мужу знак: «Подожди минуту», — затем пересек зал и остановился возле нее. Алан теперь очень внимательно относился к тому, что он считал физическими недостатками Родерика.
— Вы просто обязаны, Микаэла, — сказал он и протянул к ней руку, его обращение было теплым и успокаивающим. Торнфилды стали их добрыми друзьями, теперь уже семьи.
Через зал Микаэла услышала счастливый крик Лео:
— Мама петь! Баба, моя мама петь!
В этой просьбе Микаэла просто была не в состоянии отказать. Она взяла руку Алана и с улыбкой подняла ее, когда в зале раздались аплодисменты.
Родерик повесил свою трость на локоть и зааплодировал вместе с остальными гостями, когда его жена направилась к нему сквозь толпу. Его трость была великолепна, резной слоновой кости — запоздалый свадебный подарок Хью Гилберта. Друг Родерика сообщал, что нашел место у известного старого лорда, близкого советника короля Генриха, и они проживают в Лондоне. Судя по его записке, Хью вполне счастлив, но не пригласил друга посетить его, если тот окажется в столице.
Возможно, однажды…
Микаэла была уже рядом, и Лео подбежал к ней, обхватил ее ноги и уцепился за юбку. Микаэла покачнулась, вскрикнула, и гости затаили дыхание в предвкушении того, что она шлепнется на пол, но их аплодисменты усилились, когда она с улыбкой удержалась на ногах, обняв малыша.
Она была само совершенство. Для него и для Лео. Для всего Шербона.
Родерик мог ходить. Он не смог бы объяснить это и, по правде говоря, не хотел знать, почему это произошло. Никто другой из смертных, за исключением Микаэлы, не знал правды о том, что случилось на лесной дороге накануне Рождества полгода назад, знали только, что Родерик мог ходить где угодно, лишь едва заметно прихрамывая. Он мог взбираться на лошадь, заниматься спортом — на деле ему не нужна была трость, он использовал ее только ради друзей и еще потому, что это был подарок Хью. Что касается всех остальных, они знали, что лорд Родерик потерял ногу ниже колена и мягкий коричневый сапог был очень дорогим, искусно сделанным протезом. Он не стыдился его — и правда, теперь он рассказывал каждому, кто интересовался, что потерял ногу в бою под Гераклеей. Он был благодарен за то, что выжил, чтобы вернуться домой и править своими вотчинами, завести семью — возможно, увеличивающуюся семью, если его подозрения были правильными. Он был мужчиной — пожалуй, лучшим, благодаря тому, что утратил.
Что на самом деле было под коричневым сапогом — его собственная нога или что-то постороннее, — Родерик никогда не узнает. Сапог был теперь частью его самого, точно так же, как и его кожа. И этого ему было достаточно.
Микаэла и Лео были совсем рядом — его жена и сын, — и ее аромат напомнил ему об аромате свежих весенних цветов, которые теперь всегда присутствовали в замке — внутри и снаружи. И на могилах на
