Последнему глупцу стало бы ясно, в чем дело, а Блондель вовсе не был глупцом и все прекрасно понял. Он согласился выполнить поручение Беренгарии, но лицо его побледнело, и морщины на нем углубились. Мое сердце обливалось кровью от жалости и от желания утешить его. Как ни странно, в моменты волнения я всегда стремлюсь утешить страждущего.
Бесконечно смешная история! Безымянный, бездомный бродячий музыкант, страдающий от адских мук любви к принцессе, принцесса, обожающая другого, горбатая герцогиня, сгорающая от любви к этому музыканту…
— Знаете, Блондель, порой мне кажется, что мы родились и отбываем свои жизни на земле для забавы богов. Не единого великого Бога, но других, совсем маленьких. Посмотрите на Беренгарию! Красавица, достойная и желанная для любого невеста за два с половиной месяца жизни в Риме у своей тетки Лусии отвергла предложения пятнадцати знатных юношей, просивших ее руки. Большинство из них не подходили из династических соображений, но что с того! Она потеряла счет предложениям, вполне отвечающим и этому критерию. Короны катятся к ее ногам, как кегли. Но единственный, мысль о котором она втемяшила себе в голову, — тот самый, давно помолвленный человек. Вы скажете, что одно это обстоятельство могло бы удовлетворить богов. Но нет! Моя сестра вынуждена вдобавок ко всему терзаться еще и тем, почему он не женится на своей суженой. И это при том, что каждая женщина, глядя на Беренгарию, думает: «О, вот бы мне такие волосы! О, какие глаза! О, быть бы мне такой красавицей!» Вот они, насмешки этих маленьких богов!..
А в какую игру мы теперь для них играем? Но я спасу Блонделя — если, конечно, он согласится быть спасенным. Когда он уедет отсюда, очарование рассеется. Найдется какая-нибудь девушка с прямой спиной и пышной грудью, и в один прекрасный день он скажет: «В Памплоне когда-то жила красивая принцесса…» А обо мне забудет вообще — разве что вспомнит при мысли о том, насколько уродливым может быть человеческое тело. И все же я дважды дергала ниточки его жизни — сначала посадила в клетку, а потом освободила.
— Если там действительно существует какая-то тайна, я ее раскрою. Так ей и скажите. И если понадобится что-то предпринять, я беру это на себя. — Простые слова Блонделя прозвучали как торжественная клятва.
По всему моему телу пробежала такая нервная дрожь, словно плоть пыталась отделиться от костей, сердце замерло — те же ощущения я испытывала, когда молодые люди давали рыцарский обет.
— Вот и хорошо. Да не забудьте и повеселиться. В Англии, наверное, очень интересно, в особенности если вы попадете в Вестминстер. Там живет, например, Элеонора Аквитанская. В свое время она взбунтовалась против собственного мужа, пытаясь добиться независимости для своего сына в границах Аквитании. Говорят, что она даже сидела в тюрьме… Для менестреля поездка в Англию может оказаться очень полезной.
Нам пришлось спускаться по крутому откосу крепостного вала. Он шел впереди, поддерживая мой локоть протянутой вверх рукой. В последний раз! И в этот момент я полностью осознала, что сделала, и меня охватила жалость к себе. Трудный спуск я закончила молча.
10
Подготовка к его отъезду заняла три дня. Глядя на Блонделя в первый раз после того, как я полностью ввела его в курс дела, Беренгария наконец увидела не только его лицо сквозь дымку воспоминаний о навеянном маком сновидении, но юношу, такого, каким он был, и велела сшить ему новую одежду. Она сочла, что его вид оставлял желать лучшего, и к нему позвали портного. К новой тунике и плащу я добавила пару башмаков и кошелек, в который вложила десять золотых монет.
— Вы сделали проект моего дома, — объяснила я, — и эти деньги причитаются вам по праву. Ведь я бы все равно заплатила их кому-то другому и, возможно, за худший проект.
И мы втроем удалились во внутреннюю комнату, чтобы договориться о том, как наладить передачу сведений из Лондона в замок. Помня об угрозах алебардой и об изгрызенной циновке, я понимала, что тайна, которую, возможно, Блонделю удастся раскрыть, может оказаться достаточно мрачной и скандальной, и поэтому придумала шифр. Блондель должен был присылать нам свои сообщения в виде песен, где Алис следовало называть «леди», Ричарда «рыцарем», короля Генриха «драконом», Филиппа Французского «королем», а Элеонору Аквитанскую «старухой».
Мы с Блонделем тайно страдали — каждый о своем, и даже Беренгария приуныла. Но сработала защитная реакция, и страдания наши вылились в бурное веселье: мы наперебой выдумывали самые скандальные тайны, приписывая их английскому двору, и тут же сочиняли по этому поводу безобидные стихи.
Вскоре Пайла, просунув голову в дверь, объявила, что пора ужинать. Мое сердце вырывалось из груди и, казалось, колотилось у самого горла. Я мечтала хоть на минуту остаться с ним наедине — ведь он уедет утром, с рассветом, — но понимала, что ему хотелось проститься с Беренгарией. У каждого из нас была своя потребность… И я поднялась и протянула ему руку.
— До свидания, Блондель, и да поможет вам Бог.
— Да хранит Господь вашу милость, — проговорил он.
Наши руки встретились, коснулись друг друга и опустились, словно половинки рухнувшего моста, каждая у своего берега.
Однако утром я тихо встала с постели, стараясь не разбудить спавших женщин, и в предрассветной мгле вскарабкалась на крепостной вал, откуда виднелась дорога, по которой он должен был ехать в сансебастьянский порт. И почти сразу увидела его, в новом синем плаще, с завернутой в холст лютней и с притороченной к седлу небольшой сумкой, в сопровождении грума, который должен был привести обратно его лошадь.
На повороте дороги Блондель придержал лошадь и на мгновение оглянулся. Как когда-то давно, вдали, на фоне багряного неба вырисовывался строгий черный замок, но сейчас солнце всходило, и это было хорошим предзнаменованием.
Потом я часто вспоминала о том, что, обсуждая ситуацию и строя планы, никто из нас не проронил ни слова о его возвращении. Ни я, ни Беренгария ни разу не сказали таких обычных слов, как «Когда ты вернешься…», и он ни разу не пообещал: «Когда я вернусь…» Отъезд Блонделя, словно предусмотренный сновидением Беренгарии, венчал собою мой план его освобождения и, несомненно, отвечал тайным чаяниям его сердца. Я понимала, что он не вернется никогда.
«Уезжай, — думала я, глядя на него в последний раз, — уезжай и будь свободен, уезжай навстречу нормальной жизни молодого человека. И да пошлет тебе Бог счастье!» Лошадь тронулась вперед, и он скрылся за поворотом дороги.
Довольно скоро я достаточно успокоилась, чтобы сползти вниз и снова начать искать какой-нибудь предлог, который позволит жить дальше.
11
Первое известие пришло гораздо скорее, чем мог ожидать любой разумный человек, хотя даже и в этот короткий промежуток времени Беренгария едва не свела меня с ума своим нетерпением. Каждое утро она неизменно говорила: «Может быть, сегодня мы получим письмо», — и каждый вечер укладывалась спать разочарованная. Я терпеливо объясняла ей: «Он еще на корабле, Беренгария», — и мысленным взором видела корабль, борющийся с ветром и волнами, или: «Он только что ступил на берег», — и мне представлялись опасные, кишащие разбойниками дороги.
Так проходили дни, но однажды утром я сказала:
— Да, если все благополучно, то теперь он уже, наверное, прибыл и, может быть, даже представлен
