Она застыла под ледяным взглядом голубых глаз.
Глава 21
У Сэвиджа день был невероятно удачным. Лошади прекрасно устроены в новой конюшне в Эденвуде. Клипер на обратном пути легко скользил вверх по Темзе при самой малой оснастке. Он дал за него свою цену, решив привести в порядок и назвать его «Летающий дракон».
Ставя коня на место, он сразу заметил отсутствие фаэтона и рысаков.
— Где мои другие лошади? — справился он.
— Сегодня гонки фаэтонов в Ричмонде, сэр, — объявил главный конюх.
Сэвидж вопросительно приподнял черные брови:
— Что вы хотите сказать?
— Лорд Лэмб… — Ему не дали продолжить.
— Сукин сын, как он посмел! — прогремел Сэвидж. Как раз в это время и началось столпотворение.
— Этот негодяй хотел меня убить! — заявила Сэвиджу Тони.
Адаму же все представлялось наоборот. Тони не только взял его лошадей и вдребезги разбил фаэтон, но и собирался дать волю чувствам, отхлестав своего кузена.
— Жаль, что не удалось. Мне бы меньше хлопот, — произнес сквозь зубы Сэвидж.
Адам помог до смерти перепуганной Анджеле Браун подняться на ноги, но из-за вывихнутого колена она не могла стоять. Он отнес ее в карету Бернарда. Потом поднял Долли и посадил рядом с Анджелой. Сэвидж помог конюхам выпрячь из фаэтона своих чистокровных. Тщательно осмотрел их, ощупав щетки над копытами и суставы.
Убедившись, что ними все в порядке, если не считать клочьев мыла, он вышел разобраться с разбушевавшимся угольщиком.
— Как быть с углем, черт бы вас побрал? — посыпался град ругательств.
— Советую убрать его с дороги, пока не решили, что столкнулись из-за тебя. — Услышав властный голос, угольщик проглотил ругательства. Сэвидж яростно взглянул на Тони. — Ты ему поможешь! — И направился в сторону поднимавшегося с земли Бернарда Лэмба.
— Что произошло? — потребовал Сэвидж. Бернард пожал плечами.
— Мы гнали наперегонки. На пути оказалась телега с углем, — ответил он, держась за бок.
— Сможешь править? — спросил Сэвидж. Бернард усмехнулся:
— Чтобы меня остановить, требуется больше, чем треснувшее ребро.
— Молодец, — одобрил Сэвидж. Он обернулся к девицам. Те, утерев слезы, выжидающе глядели на него. — Обе в порядке? — любезно спросил он.
— Ну, всю неделю придется пропускать спектакли, верно? — ответила Анджела, указывая на распухшую лодыжку.
Порывшись в бумажнике, Сэвидж сунул обеим девицам сложенные фунтовые бумажки. Проводил взглядом Бернарда и артисток. Тони с угольщиком все еще собирали уголь. По-прежнему держа бумажник в руках, Сэвидж сказал:
— Увези все это прочь, а за мной не станет Угольщик, приподняв запачканную углем шапку черной от угля рукой, ухватил грязными пальцами хрустящие бумажки. Когда обломки фаэтона были погружены, Сэвидж отрывисто бросил:
— Когда закончишь, явишься на Хаф-Мун-стрит, — и, не оглядываясь, пошел прочь.
В отсутствие Сэвиджа прислуга из Ланкастер-хауза принялась насмехаться над юным лордом, которому было приказано убирать с улицы уголь.
— Когда кончите, у нас трубы не чищены, — поддел ее лакей.
— Закрой свое хлебало, — плюнула Тони, замахнувшись блестящей глыбой антрацита
Потом она, волоча ноги, поднималась по парадной лестнице городского дома, твердо решив рассказать о грозившей ей опасности и о том, что Бернард Лэмб намерен убрать лорда Лэмба, чтобы унаследовать все.
Тони поднялась в библиотеку и была рада, что поблизости не было Слоуна. Сэвидж курил, прихлебывая бренди. Тони открыла рот:
— Мой кузен следовал за мной в Ричмонд с единственной целью…
— Не смей оправдываться. Тому, что ты натворил, нет оправдания, — оборвал ее Сэвидж. Тони покраснела.
— Знаю, что не должен был брать без разрешения ваших лошадей, но ведь если бы попросил, вы бы отказали.
В комнате повисло молчание.
— Если бы не перепил, не дал бы втянуть себя в гонки.
— Верно.
В комнате висели молчание и дым.
Тони следовало знать, что, как только она вытянула тринадцатый номер, день кончится несчастьем. Это был дурной знак. Однако она не смела сваливать на невезение, поскольку Сэвидж принадлежал к тем, кто считал, что каждый кует свое счастье сам. Не было смысла и обвинять кузена в том, что тот замышлял убийство, поскольку и это будет встречено с презрением. К чертям Сэвиджа, самодура не ублажишь.
Задрав подбородок, Тони достала из кармана тяжелый кошелек и бросила на стол.
— Можете думать, черт возьми, что угодно, можете верить мне или не верить, но гонку я все-таки выиграл, а это многого стоило. — И насмешливо добавила: — Здесь хватит расплатиться за ваш драгоценный фаэтон.
Сэвидж погасил сигару.
— Ты опять упустил главное, если вообще способен понимать. Ты рисковал лошадьми, не говоря уж о девушках. К счастью, лошади невредимы, чего нельзя сказать о дамах.
— Дамы, — сказала она, с насмешкой делая ударение на этом слове, — не получили никаких увечий, если не считать вывихнутых коленок. Думаю, не помрут!
И взгляд и голос Адама оставались ледяными:
— В отличие от тебя им приходится самим зарабатывать на жизнь. По крайней мере, неделю они не смогут выйти на сцену. — Он посмотрел на лежавший на столе кошелек. — Это спасет их от голода. Тони сердито поджала губы:
— Они пока еще могут зарабатывать, лежа на спине, болят одни паршивые ноги.
— Больше всего ненавижу в тебе твой снобизм, — процедил сквозь зубы Сэвидж.
Упрек больно уколол Антонию. Она знала, что Антони никогда не заплакал бы в присутствии Сэвиджа, однако обида сдавила горло. Чтобы удержать слезы, она пренебрежительно утерла рукой нос, размазав по лицу угольную пыль.
Сэвидж покачал головой:
— Два сопливых пижона рисуются друг перед другом, чтобы произвести впечатление на дам. Убирайся с глаз моих.
В этот самый час еще один юный пижон старался произвести впечатление на даму. Его королевское высочество находился в тесной карете, остановившейся у Марбл-хиллз. Прижавшись обтянутой в голубой атлас ногой к пышному бедру Марии Фитцгерберт, он гладил ее золотистый локон.
— Кисуленька, позволь мне остаться на ночь, а? — умолял он.
Кошечка прикинулась оскорбленной:
— Принц Георг, как вы можете позволить себе такое?
— Кисуленька, будь добра, не называй меня принцем Георгом. То, что я предлагаю, не оскорбление, а честь. Я окажу тебе честь своим телом, — нашептывал он, прижимаясь теснее и беря ее за руки.
— Это же брачный обряд. Умоляю, не надо осмеивать брак, Ваше высочество.
— Я не осмеиваю брак, Мария. Если было бы можно, я бы сделал тебя своей женой. У Марии подскочило сердце.
— Увы, Ваше высочество, нельзя. Уже поздно, мне пора.
— Не называй меня Высочеством, кошечка. Неужели в твоем сердце нет ни капли жалости? Если не пускаешь в Марбл-хиллз, то хотя бы побудь немного здесь.
— Еще немножко, — уступила она. — Как вы хотите, чтобы я называла вас? Не могу же я просто
