которых мать привезла из Мексики. Но они сейчас дома, ужинают. Становится поздно, а солнце здесь садится очень быстро. Охрану не выставляют – кому известно про эту долину!
– Но ведь твой народ знает это место?
– Только некоторые. Но мы привыкли уважать жилища друзей и родственников и храним тайну. Иногда, в суровые зимы, мы добираемся сюда, где много еды и дичи. Братья, пришедшие с нами, останутся на некоторое время, пока выделают шкуры и прокоптят мясо. Потом они возвратятся.
– Почему они не пошли с нами?
– Апачи не любят жить в домах. Они найдут себе место, а женщины построят вигвамы для защиты от ночной прохлады.
– Вы и серебро оставили, – ехидно сказала я, но Хулио не заметил насмешки.
– Кто его возьмет? Кто-нибудь из людей матери позже заберет мешки и принесет в дом.
– Дом, – медленно протянула я. – Ты не будешь чувствовать, что задыхаешься в четырех стенах?
– Ты научилась хорошо понимать обычаи моего народа, сестра. Да, я тоже не люблю дома и буду спать под открытым небом, хотя матери это не по нраву.
Мне хотелось спросить, почему он пришел сюда. В голосе Хулио не слышалось никаких эмоций, словно он говорил не о матери, а о чужом человеке, может, потому, что был апачи и не привык к внешним проявлениям чувств.
– Как бы я хотела, чтобы Маленькая Птичка была здесь! – внезапно вырвалось у меня.
Хулио, прищурившись, взглянул на меня, в глазах читалось что-то вроде удовлетворения.
– Маленькая Птичка не любит мать, а мать не любит ее. Моей жене лучше среди ее народа. Но я рад, что вы подружились. За время, проведенное вместе с нами, ты быстро переняла наши обычаи, младшая сестренка.
Мне показалось, он собирался добавить еще что-то, если бы Люкас не повернул коня и не возвратился к нам… Как обычно, во мне волной поднялась неприязнь к этому человеку, его пренебрежительному взгляду, без слов показавшему, какой неряшливой, грязной и растрепанной я выгляжу.
– До дома совсем недалеко, но мы остановимся, напоим лошадей. Ты можешь искупаться вон в том ручье и переменить одежду.
Я машинально подняла руку, откинула со лба пряди непокорных волос…
– Даю тебе десять минут, сестричка, потом появлюсь. Нужно смыть дорожную грязь.
Под его насмешливым взглядом я сняла с седла узелок с новым платьем и, не оглядываясь, зашагала в указанном направлении.
Значит, я должна привести себя в порядок, чтобы быть достойной предстать перед его матерью! Но я почти хотела, чтобы в узелке оказалась та уродливая одежда, в которой я приехала в Бостон, – тогда Рамон уж точно не захотел бы жениться на мне!
Прозрачная освежающая вода успокоила меня, охладила ярость, которую Люкас почему-то всегда возбуждал во мне. Как хорошо снова быть чистой! Помня обещание шаману, я надела традиционный индейский костюм и причесала мокрые волосы, так что они спадали на плечи, и, хотя кляла себя за тщеславие, не смогла отвести глаз от своего отражения в воде.
Что подумает Илэна Кордес, когда увидит меня?
Часть 4
ДОЛИНА СКРЫТЫХ ЖЕЛАНИЙ
Глава 21
Впервые увидев Илэну Кордес, я была поражена и подумала только об одном: не может женщина ее лет выглядеть так молодо!
На улице все еще было светло, но в доме горели лампы, огоньки, дрожа, переливались в рубинах, украшавших изящный испанский гребень в ее иссиня-черных волосах. Нить таких же кроваво-красных камней обвивала ее шею.
– Дети мои!
Голос тоже был прекрасен – низкий, музыкальный, с легким акцентом.
– Да, мать, твои сыновья!
Было ли это игрой воображения или в ответе Хулио звучали еле заметные издевательские нотки? Создавалось такое впечатление, что передо мной разыгрывается хорошо отрепетированная пьеса, где все актеры знали свои роли. Хулио подошел ближе, небрежно обнял мать и отступил, выполнив ритуал приветствия.
– Люкас!
Он стоял у подножия лестницы, не сводя глаз с Илэны, но, когда сжал ее в объятиях, я отвела глаза, словно подсмотрела что-то не предназначавшееся для чужих глаз.
– Ты стала еще прекраснее, Илэна!
Она засмеялась, звонко, как юная девушка, нежно касаясь кончиками пальцев его лица.
– А ты, почему тебя так долго не было? Я тосковала по тебе. Мы все скучали…
«Люкас обожает мать…»
И правда, когда он смотрел на Илэну, лицо его неожиданно смягчилось, стало моложе, беззащитнее. В быстро сгущавшейся темноте нельзя было понять, что означало это мгновенно промелькнувшее
