множество безымянных слуг.
Мнение последних не волновало меня – слишком я была занята собственными мыслями и планами, стараясь держаться подальше от матери и отчима, которые, честно говоря, были поначалу добры ко мне.
С логикой, поразительной для столь юного существа, я поняла, что навязана матери. Та вовсе не хотела меня. В ее представлении я не дитя любви, а ребенок человека, за которого она была вынуждена выйти замуж.
Меллин, которую мать до сих пор звала няней, весьма откровенно объяснила мне, как все было.
– Бедный мой ягненочек, только что со школьной скамьи, а эти сразу же решили выдать ее замуж. Он был намного старше, зато денежки водились, да и титул должен был получить после смерти отца. Я помню, как она плакала, бедняжка, все умоляла подождать немного. Так хотела немного повеселиться, порадоваться жизни. Только на нее и внимания никто не обратил. Гай Дэнджерфилд встретил мою крошку на балу. Хорошенькая она была, вот он и решил жениться, чтобы угодить отцу.
Если верить няне, у отца не было других достоинств, кроме денег. Мрачный, угрюмый человек, предпочитающий деревенскую жизнь радостям городской, и, если бы мог, превратил бы и жену в такую же отшельницу.
– Значит, он тоже не хотел, чтобы я родилась? – спросила я.
– Не говорите так, мисс! Вы не знаете всего, уж это точно! Ваш дед восстановил вас против леди Фэнни, хотя не пожелал видеть мистера Гая после того, как все случилось! Уж он-то считал Дэнджерфилдов выше всех! Мое бедное дитя было еще совсем ребенком, когда вы родились. Почему он не мог подождать, спрашиваю я вас, и пожить немного в Лондоне вместе с молодой женой?! Но нет… Он любил сельскую жизнь и хотел ребенка. Ну и настоял на своем. Когда вы родились, можно было подумать, что бедной мисс Фэнни вообще не существует. Все трясся над вами – велел сделать детскую в соседней комнате и вставал по ночам, если вы плакали. Все это просто неприлично, скажу я вам, и неудивительно, что бедняжка моя чахла и чахла, пока не уехала в Лондон. Кто может ее осуждать за это?!
Мне купили новый гардероб – в основном темных цветов, поскольку я все еще в трауре. Я отказывалась делать модную прическу, завивать волосы буклями и локонами, предпочитая более строгий стиль, а в тех редких случаях, когда посещала чаепития и ужины в узком кругу, старалась держаться поближе к дамам постарше, одобрявшим мой скромный вид. К тому же я не обладала достоинствами других – приличных, воспитанных молодых леди: не играла на пианино, отказывалась петь и не могла нарисовать хоть сколько-нибудь сносную акварель, совершенно не умела танцевать. И самое главное, отпугивала поклонников тем, что не старалась скрыть свой ум и не боялась показать, что лучше образованна, чем они.
Спустя несколько недель я приобрела репутацию скучного, заумного «синего чулка» – прирожденной старой девы. Мать моя была в отчаянии, а друзья сочувствовали ей, достаточно громко, чтобы охи и вздохи доходили до моих ушей.
Не знаю, сколько бы продолжалось все это, не реши внезапно сэр Эдгар выдать меня замуж. С самого первого дня я почти не разговаривала с ним, но уверена, что мать постоянно жаловалась на мое вызывающее поведение. Сэр Эдгар никогда не любил моего отца, и, по-видимому, присутствие падчерицы постоянно напоминало ему о Гае Дэнджерфилде.
Прошло несколько месяцев, и я уже начала привыкать к унылой лондонской жизни, когда в один прекрасный день неожиданно явился с визитом Том Уилкинсон.
Я была в библиотеке, пытаясь отыскать хоть одну непрочитанную книгу, но тут Бриггс объявил о приходе гостя и быстро удалился.
Я огорченно вздохнула – Том Уилкинсон очень не нравился мне, особенно потому, что был самым настойчивым из так называемых поклонников.
– Настоящий крепкий йоркширский паренек, – представил его сэр Эдгар.
И в самом деле, Том отличался не только крепостью мускулов, но и маленьким ростом – темноволосый, почти квадратный, громкоголосый молодой человек, вечно хваставшийся своим состоянием, отцовскими мельницами и огромным домом, выстроенным для будущей семьи.
Из всех встреченных мной молодых людей Том Уилкинсон, самый тщеславный и самодовольный, так был поглощен собой, что совершенно не обращал внимания на то, как я постоянно избегала разговаривать с ним, мало того, постоянно намекал, будто мое застенчивое поведение и скромная манера одеваться явно привлекают его. Видимо, такая женщина, как я, никогда не дала бы ему поводов ревновать, а очевидная холодность скорее притягивала, чем отталкивала.
Только я уже надеялась, что отделалась от него – во время последней встречи была почти груба, – и вот теперь назойливый ухажер вновь явился и, глупо ухмыляясь, объявил:
– Не стоит смотреть на меня так свысока, леди Ровена, ваш отчим разрешил нанести визит и подсказал, где вас найти. – Улыбаясь и облизывая толстые губы, он продолжал: – Ну же, девушка, зачем прикидываться, что не рада видеть меня! Мне сказали, что вы привыкли скрываться в библиотеке – пустая трата времени. Вы леди, знаю это, но я здесь с благословения вашего отчима и вашей матушки тоже! Так что не стоит держаться так чопорно и холодно! Вы, конечно, понимаете, что у меня на уме. Я простой йоркширец, но горжусь этим. Я все решил. Нет нужды кокетничать со мной. Думаю, ты разумная девушка, без всяких капризов и причуд – поэтому я тебя и выбрал.
Продолжая говорить, он постепенно теснил меня, вынуждая отступать и не обращая внимания на гневные протесты.
– Ну же, ну же, – уговаривал он, выкатывая бесцветные глазки, – я ведь не укушу тебя! Разве не сделал только что предложения, честь по чести? Все, что я прошу, – поцелуй, закрепить наш уговор. Не настолько уж ты стыдлива, верно ведь?!
– Мистер Уилкинсон… Том! Я прошу, немедленно перестаньте строить из себя идиота! – рассерженно предупредила я, но отказ явно распалил его страсть еще больше.
Я отступала, он наступал. Пришлось пройти мимо окна, и в слабом свете, пробивавшемся из-под спущенных штор, я заметила, как лицо его изумленно вытянулось.
– На тебе нет очков! Будь я проклят, если видел когда-нибудь такие прелестные глазки! Да если тебя приодеть, потрясающая женщина получится! Я еще посмеюсь над остальными, вот уж завидовать будут!
