В силу невероятной важности этого
«Смирение и трезвение необходимы человеку для того, чтобы не впасть и в следующий, великий соблазн, ожидающий его на пути единения с Богом. Я разумею соблазн само — обожествления...
…во всех актах, ищущих единения с Богом, бывает высшая степень интенсивности, на которой человек теряет свое самосознание, перестает ощущать свою единичную, субъективную личность и погружается в свой Предмет, переживания Его, а не себя. Это погружение в религиозный Предмет может иметь различные степени полноты и различную степень длительности. Оно имеет свое начало и свой конец во времени. После его прекращения человек возвращается к своему обычному самосознанию и самочувствию и спрашивает себя о том, что с ним было? Он знает, что он «терял» себя ь пребывал в Ином. Но как изъяснить эту «утрату» и это «пребывание»? Утрата может означать, что он не сознавал (или не ощущал) себя, потому что он сознавал (или ощущал) Иное; но она может означать, что он переставал быть собою и сам становился Иным. Не исчезал ли он в Боге? Не становился ли он сам Богом? Не «превращался» ль он в Бога? И если он действительно «превращался в Бога», то он может «превратиться» в Него опять и опять… И не от него ли самого зависит — по желанию «превращаться» в Бога?..
…Не следует ли допустить, что Бог и ныне пребывает в нем? Что между ним и Богом, строго говоря, нет более граней, нет более «разницы», что он — Бог, а Бог — это он сам?
Весь этот ряд вопросов и умозаключений может переживаться человеком не в сознательно- дифференцированной форме, а в виде кратчайших «передач» чувства и самочувствия, в которых вопрос уже равносилен положительному ответу, а вывод оказывается готовым
Предохранить от этого может только сила трезвения и смирения, особенно если она сочетается с той духовной зоркостью, которая составляет самую сущность ума, и с тою мудрою улыбкою, которая вызывается зрелищем малого существа, посягающего на величие (юмор). Религиозная «мания величия» всегда свидетельствует о низком уровне духовного опыта. Самообожествление человека всегда укрывает за собою особый вид духовной неосторожности и доказывает, что соблазнившийся не совершил необходимого каждому из нас очищения…
…для того, чтобы не впасть в соблазн само-обожеств-ления, он должен — со всем смирением, и трезвением, и духовной зоркостью, и мудростью — блюсти грань между собою и созерцаемым Предметом. Переживаемую им в молитве «самоутрату» он должен воспринимать не как «применение» своей человеческой самосути, но как опытное погружение своего духовного взора в открывающееся ему содержание Предмета. Выражая это в философских терминах, можно сказать: человек, возносящийся созерцанием к Богу, не должен мечтать об онтологическом «пресуществлении» своего человеческого естества, но должен осмысливать свою самоутрату, как состояние сердечно- созерцательное, или «интуитивно-познавательное». Молитвенное общение с Богом не угашает в человеке его человеческой природы; видение Бога не снимает границ человеческой индивидуации; восприятие даров благодати осуществляется его единичной личностью, которая не перестает быть ограниченным и несовершенным человеческим субъектом» (обратите внимание: Ильин пишет о молитве, в сущности, то же самое, что Лосев о музыке, — и то и другое должно увеличивать
Возможно, эта цитата из Ильина и есть самая главная мысль нашей книги.
Ведь именно этот соблазн, только менее явно — на бессознательном уровне, станет движущей
