Язык тут остро настроен и точно фиксирует важные оппозиции: по-русски не зря ведь говорят «беспутный» по отношению к человеку, потерянному в духовном, то есть собственно человеческом смысле. Альтернатива нынешней практической психологии и должна состоять в поиске психологии и психотерапии, ориентированных на «человека пути», «путевого человека», в поиске психологии и психотехники пути.
Но не означает ли такая переориентация практической психологии – принятие ею ценности пути по отношению к человеку, с которым имеют дело психопрактики, – не означает ли она одновременно тем самым также и утверждение этой же ценности пути по отношению к самому психологу и психопрактику? Не следует ли тогда искать такую психологию и психотерапию, о которых позволительно было бы говорить как о «пути психолога», в случае которых собственно профессиональная работа оказывалась бы также формой и способом осуществления этого пути? На наш взгляд, именно так и должно быть!
Нетрудно понять далее, что Новая психология должна иметь дело с человеком не наличным, а только еще должным прийти, с человеком искомым, грядущим, можно было бы сказать: «насущным» – в том евангельском смысле, в котором говорится о хлебе насущном. Насущный ведь означает здесь не «потребный», но обетованный, новый, «претворенный» хлеб. В этом именно смысле Новая психология сама должна быть путем к Новому человеку. Она должна быть такой, чтобы включиться в поиск этого «на-сущного» человека.
Вот те ценности, в свете которых и должна осуществляться критика практической психологии, «критика практического разума» в психологии, равно – в кантовском смысле и соответственно тому, что ранее было сказано о критике естественнонаучного («чистого») разума в ней. Критика эта должна быть нацелена на выявление присущего практической психологии особого типа рациональности, выступающего в качестве ее («трансцендентальных») условий возможности. По отношению к «естественнонаучному разуму», эта критика, по крупному счету, уже выполнена – прежде всего, в работах философов, вышедших из Московского методологического кружка, – Г.П. Щедровицкого, М.К. Мамардашвили, В.М. Розина и других, в наших работах, а также в целом ряде работ современной зарубежной философии науки: достаточно четко зафиксированы основные черты естественнонаучного типа рациональности, проанализированы его принципиальные изъяны и ограничения, вскрыты их последствия для психологии.
Что же касается «практического разума», то, по-настоящему, его критика только еще намечается. Говоря о критике практического разума в психологии, приходится иметь в виду, прежде всего, критику «психотехнического разума» или критику психотехники – техники работы с психикой в «лобовом», буквальном, редуцирующем смысле слова. Пример такого понимания психотехники можно найти даже в такой, по-своему замечательной работе, как книга Цзена и Пахомова «Психотехнические игры в спорте», ибо в ней – как это ни парадоксально для авторов, которые являются, так сказать, «психотехниками от эзотерики», – реализуется характерная для современных массовых форм психопрактики и соответствующей психотехнической «масс-культуры»! – попытка брать отдельные психотехники вне того более широкого контекста, в котором они рождались, и в котором они только и имеют смысл, и вне которого их отправление может вести к прямо противоположным результатам или быть, по крайней мере, непредсказуемым. Очевиден своеобразный «технологизм» такой позиции, в соответствии с которой техника – психотехника, взятая сама по себе, – «всё», а личностное присутствие психопрактика, психотерапевта и более широкая рамка работы – ничто. В противовес этому уместно напомнить слова Роджерса, сказанные им в ответ на вопрос о том, какими собственно «психотехниками» пользуется индирективная психотерапия, когда он – на удивление почтенной психологической публике – заявил, что хотя, конечно же, у него есть много разных «психотехник» и что они, быть может, даже и организованы в своеобразную «психотехнологию», но главное – не это. Главное лежит в совершенно другом измерении, а именно – в плане собственно диалогического личностного контакта, по отношению к которому психотехнический план терапевтического взаимодействия оказывается несамостоятельным. Как у хорошего пианиста техника – «в пальцах», он не думает о том, «как играть», но «вслушивается» в музыку, «выслушивает» ее своей игрой и открывает ей дорогу к уху слушателя. Подобно тому, как и все мы не думаем – как говорить, когда говорим, какие выбирать слова, грамматические формы и т. д. Это происходит как бы «само собой», а мы заняты при этом совсем другим, наша работа происходит в другом измерении, и, соответственно, единица, целостность этой работы – совсем другая, она не может быть редуцирована к плану инструментов и языковых средств, к
