К примеру, один из заключенных в восточном крыле лишился глаз, когда кто-то вбил в них две пригоршни стеклянных осколков. В южном крыле тюремщики нашли парня, которого с десяток раз пырнули под ребра и тем самым, судя по запаху, иссекли печень. Даже в двух ярусах под ним чувствовали вонь, когда он умирал. Джо слышал о вечеринках изнасилования, часто длившихся всю ночь в Лоусоновом корпусе, названном так потому, что когда-то там отбывали срок целых три поколения семейства Лоусон: дед, один из его сыновей и три внука. Последний из них, Эмиль Лоусон, когда-то был младшим среди узников корпуса, но и худшим из них. Он так никогда и не вышел на свободу: его несколько сроков в сумме составили сто четырнадцать лет. Хорошая новость для Бостона, но не для чарлстаунской каталажки. Когда Эмиль Лоусон не возглавлял групповые изнасилования новичков, он совершал убийства для любого, кто ему заплатит, хотя, как поговаривали, во время недавних бурных событий он работал исключительно на Мазо.
Эта война шла из-за рома. Шла она, разумеется, снаружи, вызывая некоторый ужас общественности, но шла она и внутри, куда никто из общественности и не думал заглядывать, а если бы заглянул, то не стал бы проливать слезы из-за того, что здесь творится. Альберт Уайт, импортер виски с севера, решил расширить бизнес, занявшись еще и ввозом рома с юга, пока Мазо Пескаторе не вышел из тюрьмы. Тим Хики стал первой жертвой войны между Уайтом и Пескаторе. Но к концу лета число этих жертв уже достигло дюжины.
На фронте виски перестрелки происходили в Бостоне и Портленде, а также по проселочным дорогам, расходившимся от канадской границы. Водителей с товаром заставляли съехать с дороги в таких городках, как Массена (штат Нью-Йорк), Дерби (штат Вермонт), Аллагаш (штат Мэн). Иногда, чтобы захватить их машины, требовалось лишь избиение, хотя одного из самых быстрых шоферов Уайта вынудили встать на колени, прямо на землю, засыпанную сосновыми иголками, и отстрелили ему нижнюю челюсть, потому что он дерзил.
Что касается рома, то битва велась за то, чтобы не пропускать его. Грузовики с ним перехватывались на южных подступах — от Северной и Южной Каролины до Род-Айленда. Машины сводили на объездные дороги, шоферов убеждали покинуть кабину, и гангстеры Уайта поджигали эти грузовики. Грузовики с ромом пылали, точно погребальные ладьи викингов, подсвечивая желтизной ночное небо на много миль вокруг.
— У него где-то есть большой схрон, — произнес Мазо во время их очередной прогулки. — Он хочет обескровить Новую Англию, оставить ее без рома, а тогда он сам въедет на белом коне — ее спаситель, со своим собственным запасом.
— У кого хватит глупости его снабжать? — Джо знал о большинстве южнофлоридских поставщиков.
— Это совсем не глупо, — возразил Мазо. — Это умно. Я бы тоже так поступил, если бы мне пришлось выбирать между прытким ловчилой вроде Альберта и стариканом, попавшим за решетку еще до того, как царь упустил Россию.
— Но у вас повсюду глаза и уши.
Старик кивнул:
— Да, но это не совсем мои глаза и не совсем мои уши, раз они не связаны с моими руками. А власть — в моих руках.
В ту ночь один из тюремщиков, состоявший на жалованье у Мазо, проводил свободное время в одном из бутлегерских баров в Саут-Энде. Он вышел оттуда с женщиной, которую никто раньше не видел. Настоящая красотка и явно профессионалка. Через три часа тюремщика нашли на площади Франклин- Сквер, он сидел на скамейке с перерезанным кадыком, мертвее Томаса Джефферсона.
Тюремный срок Мазо истекал через три месяца, и положение Альберта, похоже, становилось все более отчаянным, что делало происходящее все более опасным. Не далее как вчера вечером Бойда Холтера, лучшего фальшивомонетчика Мазо, вышвырнули из небоскреба Эймс-билдинг.
Люди Мазо ответили взрывом одного из множества заведений, использовавшихся Альбертом для прикрытия, — мясной лавки на Мортон-стрит. Парикмахерская и галантерея, располагавшиеся по сторонам
