Ланселот Гудзон-третий был, на памяти поколений, единственным богачом, которого осудили на длительное заключение в Чарлстауне. Преступление Ланселота было совершенно возмутительным и вопиюще публичным: он столкнул свою неверную жену Кэтрин с крыши четырехэтажного особняка на Бикон-стрит прямо на головы людей, чинно двигавшихся вниз по холму Бикон-Хилл шествием по поводу Дня независимости. Даже брамины отставили свой костяной фарфор и решили, что если уж надо скормить туземцам кого-нибудь из высокородных собратьев, более удачного времени для этого не сыскать. Ланселот Гудзон-третий отсидел в Чарлстауне семь лет за непредумышленное убийство. Условия для него были не слишком тяжкими, но время все-таки тянулось долго, и скрашивали это время лишь книги, которые ему переправляли в тюрьму, с условием, что после его освобождения они в ней останутся. Джо прочел не меньше сотни томов из собрания Гудзона. Их легко было отличить, ибо в правом верхнем углу титульного листа тот мелко и малоразборчиво выводил: «Первоначально — собственность Ланселота Гудзона-третьего. Чтоб ты сдох». Джо читал Дюма, Диккенса и Твена. Он читал Мальтуса, Адама Смита, Маркса с Энгельсом, Макиавелли, «Записки федералиста»[18] и «Экономические софизмы» Бастиа.[19] Проглотив собрание Гудзона, он стал читать все, что попадало ему в руки, главным образом грошовые романы и вестерны, а также все газеты и журналы, которые дозволялись в тюрьме. Он стал своего рода специалистом, отлично умеющим догадываться, какие слова или фразы вымарала тюремная цензура.
Как-то раз, проглядывая номер «Бостон трэвелер», он наткнулся на статью о пожаре на автовокзале Восточной линии на Сент-Джеймс-авеню. Старая проводка начала искрить и подожгла рождественскую елку, установленную на станции. Вскоре запылало все здание. У Джо перехватило дыхание, когда он стал рассматривать фотографии с места катастрофы. В уголке одного из снимков виднелся шкафчик, где он прятал сбережения на всю оставшуюся жизнь, в том числе и шестьдесят две тысячи долларов с дельца в питсфилдском банке. Почерневший шкафчик лежал на боку, придавленный упавшей потолочной балкой.
Джо не знал, что хуже: ощущение, что он больше никогда не сможет дышать, или чувство, что его внутренности вот-вот запылают.
В статье утверждалось, что здание разрушено полностью. Ничего не удалось спасти. Джо в этом усомнился. Если у него будет возможность, когда-нибудь он разнюхает, кто из служащих Восточной автобусной линии рано ушел на пенсию и, по слухам, ведет роскошную жизнь за границей.
А до тех пор ему нужна будет какая-то работа.
Мазо ее предложил ему в конце зимы, в тот же день, когда сообщил Джо, что его апелляция продвигается весьма успешно.
— Скоро ты отсюда выйдешь, — поведал ему Мазо сквозь сетку.
— Позвольте спросить, насколько скоро? — поинтересовался Джо.
— К лету.
Джо улыбнулся:
— Правда?
Мазо кивнул:
— Но судьи обходятся недешево. Тебе придется отработать должок.
— Почему бы не считать, что мы в расчете, я ведь вас тогда не убил?
Мазо сощурился; в кашемировом пальто и шерстяном костюме с белой гвоздичкой в петлице и белой шелковой лентой на шляпе он выглядел весьма элегантно.
— По рукам. Кстати, наш общий друг мистер Уайт производит много шума в Тампе.
— В Тампе?
Мазо кивнул:
— У него там еще осталось несколько заведений. Я не могу их прибрать к рукам, потому что там есть доля ньюйоркцев, а они дали мне понять, что сейчас мне лучше с ними не связываться. Он возит ром с юга, по нашим же маршрутам, и с этим я тоже ничего поделать не могу. Но поскольку он залез на мою территорию и здесь, ребята из Нью-Йорка дали нам разрешение его выдавить.
