спокойного нрава петуха. А потом у нас хорек завелся и пожрал всю нашу домашнюю птицу.
Жить на Рублевке, конечно, было лучше, чем в городе, но все равно скучно: сидишь за своим забором. Были, конечно, у детей обычные развлечения: качели, велосипед, что еще там можно для них придумать. Полинка и Арсенька играли с соседскими ребятами. Развлечения были — покататься на велосипеде, покидать мячик или, как в стишках у Сергея Михалкова: «А Борис ногой качал», больше делать было нечего. К нам часто приходил в гости соседский мальчик, он был единственным ребенком в семье, окруженный заботой своей мамы, бабушки и няни. Ему нравилось у нас бывать, так как у меня много мальчишек, и им было весело играть вместе. И вот однажды он мне говорит: «Тетя Алена, как вам трудно, моей маме со мной одним тяжело, а у вас четверо» (тогда еще Михей не родился). На что я ему ответила: «Подожди, вот вырастешь и увидишь, как тебе будет тяжело». — «Почему?» — удивился он. «Ведь тебе придется одному ухаживать за своими старенькими родителями, а мои будут по очереди, да и в других разных ситуациях им будет легче, будут поддерживать друг друга», — пояснила ему я. На следующий день ко мне пришла его мама с вопросом: «Что я ему такое сказала?» Он, оказывается, достал ее просьбой, чтобы она ему родила братика или сестренку.
Глава 22
Домашняя школа
Герман не хотел отдавать Полину в первый класс, потому что уже тогда понимал, что школа ничему хорошему не научит. Но было большое давление со стороны его родителей: «Мол, как же так, ребенок не пойдет в школу, будет не как все? Вы лишите его общения». Так что два года она все-таки отучилась на Рублевке, но сначала в простой сельской школе, в Петрово Дальнем, а потом в православной, находящейся рядом со станцией метро «Парк Горького», куда мы возили бедного ребенка каждый день из Подмосковья. Мы не искали ей колледжей или каких-то особых закрытых заведений.
Конечно, обитатели Рублевского шоссе предпочитают отдавать своих чад в закрытые дорогие школы. Но, на мой взгляд, такая школа — это просто заведение с кучей ненужных предметов, с очень большим равнодушием по отношению к детям со стороны учителей. Для них главное — получить за ребенка деньги, а остальное, что называется, по барабану. Тем более атмосфера, которая царит там между детьми, ощущающих себя пупом земли, мягко говоря, не способствует правильному воспитанию ребенка. О таких школах поэтому мы даже и не задумывались. Сельская школа — дело другое, все-таки там были тогда еще простые старые учителя, которые хотели как-то от ребенка добиться того, чтобы он что-то усвоил. Я тогда сменила фамилию на свою девичью, Емельянова, чтобы Полина не шла в школу под фамилией отца, ведь Герман тогда был уже известен. В то время я собирала вырезки из газет и журналов про него, хотела, чтобы дети, когда вырастут, смогли оценить путь отца. Так материала набралось на несколько десятков альбомов. Но когда Герман пришел к вере, он весь мой «архив» сжег. Посчитал, что детям будет неполезно видеть отца на фотографиях без бороды. А там почти все заметки были с его изображением. Герман никогда не заезжал в школу, и Полина училась как обыкновенная девочка. Но все же через три года Герман категорически сказал: «Все, хватит рисковать ребенком, школа к добру не приведет». Так как дочка чувствовала дискомфорт, ведь характером она в Германа, очень свободолюбивая, нахождение в школе ей особого удовольствия не приносило, поэтому, когда мы сказали, что решили ее оттуда забрать на домашнее образование, она совершенно не расстроилась.
Мы объяснили Полине, что ее будут учить на дому, ей не придется так рано вставать, кроме всего прочего ее научат и шить, и вязать, и она очень спокойно согласилась перейти.
Герман умеет убеждать. При его категоричности, при том, что я отлично знаю, что он все равно отстоит свою точку зрения, Герман предпочитает не давить, а заинтересовать, и у него это получается. Вот и в тот раз он завернул свое предложение в красивую обертку, а это как раз то, что нужно нам, женщинам. Он сказал мне: «Ты будешь директором школы, ты будешь сама выбирать учителей, сама составлять