Происхождение альтруизма и добродетели. От инстинктов к сотрудничеству

ограничения. Однако наибольшую прибыль получит тот, кто не станет ограничиваться тогда, когда это делают все остальные — «халявщик». Ученых интересовало, как поступят студенты? В самой простой версии игры — два часа анонимного инвестирования — общинные пастбища эксплуатировались вовсю. Студенты заработали лишь 21 % от максимальной суммы денег, которую они могли получить. Далее исследователи предоставили испытуемым шанс обсудить проблему между собой — в середине игры и только один раз. Это, кажется, помогло. Доход возрос до 55 % доступного максимума. Многократные же обсуждения повысили его до 73 %. «Простые переговоры» без возможности наказывать «халявщиков» оказались на удивление эффективными для предотвращения трагедии.

Когда Острем с коллегами дали студентам возможность наказывать «халявщиков» штрафами, но не позволили им обсуждать стратегии, доход снова оказался низким — 37 %. А учитывая расходы на штафы — 9 %. В тех же случаях, когда испытуемые могли пообщаться и разработать собственный метод штрафования «халявщиков», система работала почти идеально — доход равнялся 93 % от максимально доступной суммы. Подопытные сообща решали, сколько жетонов позволялось инвестировать каждому в общий рынок, и лишь 4 % из них изменили этим договоренностям²¹⁷.

Вывод Острем таков: коммуникация может существенно изменить способность и желание людей практиковать экологическое ограничение — она и в самом деле важнее наказания. Соглашения без меча работают, а меч без соглашений — нет. Вот тебе, Гоббс! Получай, Хардин! Накрылось ваше принуждение медным тазом.

То, что движется, беречь не надо

Но если призадуматься, откровения предыдущей главы только еще больше озадачивают. В отсутствие государственного вмешательства люди прекрасно находят способы решения проблемы коллективного действия в сфере экологического ограничения — будь то в двухчасовом эксперименте в Индиане или трехтысячелетнем на Бали. Как же так получилось, что мы истребили мегафауны Северной и Южной Америк, Австралии, Новой Гвинеи, Мадагаскара, Новой Зеландии и Гавайев? Почему вовремя не остановились? Как вышло, что в охотничьих практиках амазонских индейцев нет ни малейшего намека на эффективную экологическую добродетель?

Самый простой ответ и есть, вероятно, самый правильный. Животные движутся, а оросительные системы — нет. Ключ к решению проблемы — утверждение собственности. По необходимости — общинной, а если получится, то и индивидуальной. Владеть кенгуру или мастодонтами не легче, чем их ловить. Допустим, племя не давало права чужакам охотиться на своей территории. Но в таком случае возникает двойная проблема: как обнаруживать браконьеров и как помешать животным перебраться на территорию соседей. С другой стороны, не исключено, что охотники Старого Света располагали идеальными механизмами самоограничения, но, найдя в новом мире богатейший источник пищи, на радостях просто- напросто позабыли об этих правилах. Подозреваю, никто из маори после пиршества не вздыхал: «Знаете, ребята, если так будет продолжаться, у нас скоро кончится еда. Может, оставить немного моа, чтобы они расплодились?» Если и нашелся такой умник, то его, судя по всему, никто не слушал.

В качестве доказательства того, что люди рационально эксплуатируют лишь свою собственность, как правило, приводят следующий факт: ценные живые ресурсы в тропических лесах обычно используются бережнее, если они не двигаются. Согласно Джареду Даймонду, жители Новой Гвинеи проявляют природоохранную этику только в тех случаях, если права принадлежат отдельным людям. Дерево редкой породы, идеальное для каноэ, принадлежит тому, кто его нашел — и это правило соблюдают. Владелец может подождать, пока ему не понадобится новое каноэ, и только затем срубить дерево. Аналогичным образом деревья, на которых живут райские птицы, принадлежат тому, кто первым их нашел. Владелец имеет эксклюзивное право отстреливать птиц ради их ценных декоративных перьев²¹⁸.