Происхождение альтруизма и добродетели. От инстинктов к сотрудничеству

дубинкой, оставалось лишь надеяться, что союзники загонят животное в засаду.

Истинное значение изобретения метательного оружия двояко: с одной стороны, боевые действия стали более прибыльными, а с другой, менее рискованными. Как следствие, присоединение к крупной коалиции ради лучшей защиты и нападения стало выгодным как никогда. Возможно, не случайно Homo erectus — первый из наших предков, изготавливавший искусные каменные орудия в больших количествах — быстро приобрел более крупное тело и более толстый череп. Ведь его регулярно лупили по голове. Связь между оружием и коалициями была двусторонней. Давным-давно антропологи установили: благодаря появлению оружия доминирование стало зависеть фактически от случая. А значит, отныне лидеру было необходимо действовать не столько принуждением, сколько убеждением. Во время спора представители племени кунг (Южная Африка) имеют обыкновение говорить: «Среди нас нет ни больших, ни маленьких — все мы люди и все можем сражаться. Я иду за стрелами». В своих историях о Нью-Йорке эпохи сухого закона Деймон Ранион называет оружие «уравнителем»¹⁴⁷.

Оружие — вот что отличает нас от шимпанзе и афалин. Человечество совмещает черты обществ и шимпанзе, и дельфинов. Как и первые, мы — ксенофобы. Для всех наших дописьменных и современных обществ характерен некий «враг», концепция «мы и они». Особенно сильно это проявляется там, где человеческие племенные сообщества состоят из родов — связанных родственными узами мужчин, их жен и иждивенцев (обыкновенная форма племенного строя, группа братьев с общими интересами). Другими словами, чем больше мужчин остаются в своих родных общинах, пока женщины мигрируют, тем больший антагонизм существует между группами. Матрилинейные и матрилокальные общества гораздо меньше склонны к вражде и войне. Так, подобные группы бабуинов не выказывают сильной межгрупповой агрессии.

Человеческая привычка делить окружающих на «них» и «нас» настолько распространена и вездесуща.

Там же, где социальную единицу составляет группа находящихся в близком родстве мужчин (как у шимпанзе), вражда и набеги приобретают хронический характер. Индейцам Яномамо (Венесуэла), например, свойственны почти непрекращающиеся вооруженные конфликты между деревнями. Что касается шотландских кланов, то Макдональды ненавидели Кэмпбеллов и наоборот задолго до резни в Гленко. Потомков первых, живущих в предместьях Глазго, до сих пор отличает племенная преданность футбольным клубам «Rangers» и «Celtic». После Второй мировой войны противостояние русских и американцев не являлось логически неизбежным — зато было неизбежно по-человечески. Монтекки и Капулетти, французы и англичане, виги и тори, Airbus и Boeing, Pepsi и Соса, сербы и мусульмане, христиане и сарацины — все мы неисправимо племенные существа. Соседняя или соперничающая группа, как бы мы ее ни определили, автоматически становится врагом. Аргентинцы и чилийцы ненавидят друг друга только потому, что рядом больше никого нет.

В самом деле, человеческая привычка делить окружающих на «них» и «нас» настолько распространена и вездесуща, что мужчины повышают свой статус в сражениях между группами, тогда как самцы шимпанзе — внутри них. Групповой конфликт у обезьян не является войной как таковой: отряды соперничающих особей нападают не друг на друга, а на одиночек. Это набеги, а не битвы. Мужчины же — от Ахилла до Наполеона, — напротив, добивались славы в настоящих сражениях с врагом¹⁴⁸.

Сине-зеленая аллергия

Если спортивные фракции, по сути — псведобитвы между соперничающими коалициями самцов в