людей, например, отличается нормальным распределением: у среднестатистического американца он составляет примерно 175 см — в сущности, никогда не встречаются взрослые ростом в полметра или в 3,5 м. Землетрясения наряду с лавинами, ураганами и лесными пожарами, напротив, характеризуются распределением с медленно убывающим «хвостом». То есть большинство из них — относительно небольшие и привлекают мало внимания, и лишь немногие — очень крупные.
Предполагать, будто исторические события также отличаются распределением с медленно убывающим «хвостом» (в котором и находятся «черные лебеди» Талеба), безусловно, крайне заманчиво. Одни ураганы больше других, и одни исторические события «больше» других. Однако, как объясняет социолог Уильям Сьюэлл, это вовсе не одно и то же. Скорее, происшествия в историческом смысле приобретают свою значимость через трансформации, вызываемые ими в более широких социальных устройствах. Для иллюстрации Сьюэлл обращается к взятию Бастилии 14 июля 1789 года — событию, несомненно, удовлетворяющему определению «черных лебедей» Талеба. Тем не менее, как указывает ученый, оно представляло собой не просто очередность сражений, произошедших в Париже 14 июля. В те дни имело место и множество других событий — таких, как штурм Дома Инвалидов. Причем последний мог казаться куда более важным с военной точки зрения{168}. Скорее, оно включало весь период между 14 июля и 23 июля, в течение которого король пытался подавить восстание в столице, а Национальная ассамблея в Версале спорила: то ли ей осудить насилие, то ли счесть его выражением воли народа{169}. Лишь после того, как король отозвал войска с окраин города и, раскаиваясь, вернулся в Париж, Ассамблея заявила о себе, и падение Бастилии стало «событием» в историческом смысле.
Впрочем, и здесь достаточно сложно поставить точку, ибо, разумеется, единственная причина, почему нас вообще интересует Бастилия, — это последствия ее взятия. К ним относятся сама Французская революция и, как следствие, трансформация понятия власти как права короля, помазанника божьего, которое передается по наследству, в право, присущее всему народу. Это событие включало не только штурм Бастилии. И даже не штурм Бастилии и дни до 23 июля. Сюда следует отнести и их отголоски. Например, странная массовая паника, часто называемая «великим страхом», охватившая провинции на следующей неделе. Или знаменитое законодательное собрание, длившееся всю ночь 4 августа и фактически уничтожившее весь социальный и политический порядок старого режима{170} .
Чем подробнее вы хотите объяснить «черного лебедя» вроде штурма Бастилии, тем шире должны быть границы самого «происшествия». Это справедливо не только для политических событий, но и для «технологических черных лебедей» — таких, как компьютеры, Интернет и лазер. Например, второй из них, возможно, и является «черным лебедем», но что это означает? Что изобретение сетей с пакетной коммутацией — «черный лебедь»? Или что «черный лебедь» — это превращение первоначальной сети в нечто большее, в итоге приведшее к возникновению ARPANET, а впоследствии и штуки под названием «Интернет»? Являлся ли Интернет физической инфраструктурой, на основе которой строились другие технологические инновации — такие, как веб и IP-телефония? Или же эти технологии, в свою очередь, привели к появлению новых бизнес-моделей и способов социального взаимодействия? По-видимому, статус «черного лебедя» Интернету придают все эти достижения в совокупности. Но тогда он — вообще не вещь. Скорее, это условное обозначение целого исторического периода и всех произошедших в его рамках взаимосвязанных технологических, экономических и социальных изменений.
По большей части то же касается и приобретающих статус «черного лебедя» природных катаклизмов. Ураган «Катрина», например, был, бесспорно, большим, но не самым крупным в истории и даже не самым крупным в то лето. Следовательно, то, что сделало его «черным лебедем», имело отношение не к нему самому, а к его последствиям: прорыв дамбы, затопление большей части города, медленное и неэффективное реагирование на чрезвычайную ситуацию, ненужные страдания и унижение тысяч жителей, 1800 погибших, сотни тысяч эвакуированных. Отказ большей части населения вернуться в Новый Орлеан, нанесший урон экономике города. Впечатление, сложившееся в общественном сознании, о череде событий как о чудовищной катастрофе, усугубляемой скрытой расовой и классовой дискриминацией.
