удовлетворить свои чертовы амбиции.
— Дело не во мне.
— Неужели?
— Нет, дело в том, что ты не способна удержаться на единственной приличной работе, которую тебе предложили за много месяцев.
— Да что ты знаешь о моей работе?
— Я знаю, что за нее платят намного больше минимальной зарплаты. Больше мне ничего знать не нужно.
— Не все в жизни измеряется деньгами.
— Серьезно? Тогда спустись и скажи это маме и папе.
— Не смей читать мне чертовы нотации о деньгах, когда сама годами не платишь ни гроша за этот дом!
— Ты же знаешь: из-за Томаса я на мели.
Я начала выталкивать сестру за дверь. Не припомню, когда в последний раз прикасалась к ней пальцем, но в тот миг мне хотелось кого-то избить, и я боялась, что не сдержусь, если она продолжит меня изводить.
— Иди к черту, Трина! Ясно? Иди к черту и оставь меня одну! — Я захлопнула дверь перед носом сестры.
Когда Катрина наконец принялась медленно спускаться по лестнице, я решила не думать о том, что она скажет родителям, и о том, что они воспримут все это как очередное свидетельство моей катастрофической неспособности приносить какую-либо пользу. Я решила не думать о Саиде с биржи труда и о том, как я объясню, почему решила бросить самую хорошо оплачиваемую из неквалифицированных работ. Решила не думать о птицефабрике и о том, что в глубине ее лабиринтов, наверное, до сих пор лежит полиэтиленовый комбинезон и шапочка с моим именем.
Я лежала на спине и думала об Уилле. Думала о его злости и его печали. Думала о том, что сказала его мать: я одна из немногих могу до него достучаться. Думала о том, как он старался не смеяться над «Песней Абизьянки» в ночь, когда за окном падал золотистый снег. Думала о теплой коже, мягких волосах и руках живого человека, намного более умного, чем я когда-либо стану, умеющего шутить и все же не видящего иного выхода, кроме самоубийства. И наконец я уткнулась головой в подушку и зарыдала, потому что моя жизнь внезапно показалась намного мрачнее и сложнее, чем я могла вообразить, и мне нестерпимо захотелось вернуться во времена, когда не было забот важнее, чем хватит ли нам с Фрэнком пирожных с сухофруктами.
В дверь постучали.
— Иди к черту, Катрина! — Я высморкалась.
— Прости меня. — (Я уставилась на дверь.) — Я принесла вино. — Голос сестры звучал приглушенно, как будто она говорила в замочную скважину. — Ради бога, впусти меня, а то мама услышит. Я спрятала под фуфайкой две кружки, а ты же знаешь, что она думает о пьянках на втором этаже.
Я выбралась из кровати и открыла дверь.
Катрина взглянула на мое лицо с потеками слез и быстро закрыла дверь спальни.
— Ладно. — Она открутила крышку с кружки и налила мне вина. — Что случилось на самом деле?
— Ты никому не должна об этом рассказывать, — сурово посмотрела я на сестру. — Даже папе. И особенно маме.
А затем я ей все рассказала.
Мне нужно было кому-то рассказать.
Мне многое не нравилось в сестре. Несколько лет назад я могла бы показать вам целые листы бумаги, исписанные на эту тему. Я ненавидела ее за то, что у нее густые прямые волосы, а мои не могут
