прислушались и сделали выводы. В парламенте велись ожесточенные дебаты. Наконец вышел приказ о возвращении на родину.
Перспектива морского путешествия не вдохновляла тех, кто хорошо помнил о предыдущем вояже в Индию. Впрочем, в этот раз маршрут пролегал не в обход, через мыс Доброй Надежды, а через Суэцкий канал.
Джеймс мечтал о том, чтобы их отправили через Кейптаун (разумеется, если не заставят пристать в Дурбане, все может быть). В Кейптауне он найдет Дафну и сына… Дальнейшее он представлял себе смутно. Да, у нее есть муж, но ведь любит она Джеймса… она может развестись, и тогда… Главное, что у него есть ребенок! Его сын. Дитя любви… истинное дитя любви — четырехлетний Джимми Рейд.
За четыре года, проведенные в Индии, солдаты не общались ни с бойцами из индийских подразделений, ни с обслуживающим персоналом — дворниками, прачками и горничными. Военнослужащие практически не знали жизни страны и покидали Индию без сожалений — и без ощущения, что они «повидали мир». В их представлении Индия оставалась страной грязной, неприятной и чуждой. Дорога домой всегда кажется короче, и тяготы очередного плавания больше не страшили. Да, было жарко. Да, штормило. Военный транспорт прошел через Суэцкий канал, вышел в Бискайский залив — и вот уже они приблизились к родным берегам. К белым утесам Дувра, как и обещала сладкоголосая Вера Линн.
— Как прошло плавание? — спросила мать.
— Нормально, могло быть и хуже, — ответил Джеймс.
Обшарпанный, дребезжащий поезд с лязгом провез Джеймса по стране, погруженной во мрак. В темноте, прочерченной струями дождя, лишь кое-где мерцали слабые огоньки; уличные фонари еле светили, окна были затемнены. Дома Джеймс включил лампочку на лестнице, и мать строго напомнила:
— Только ненадолго, сынок.
На стене висел выцветший плакат: «Берегите электричество, не включайте свет без надобности». Джеймс бросил вещмешок на пол в своей спальне — маленькая комнатка показалась ему убогой и запущенной. Ужинали на кухне, согретой теплом духовки. А ведь когда-то мать настаивала на том, чтобы есть только в столовой, «как в приличных семьях». Все трое уселись за кухонным столом, где стояла ваза с осенними листьями. Миссис Рейд похвасталась, что «достала» печенку у мясника, в честь возвращения сына. На блюде лежали три кусочка мяса — жесткого, как подошва, — политые луковой подливой. Картофель на гарнир. Джеймс с удивлением заметил, что его отец, еще недавно крепкий пятидесятилетний мужчина, превратился в краснолицего старика с венчиком седых волос. Мать заботливо ухаживала за сыном, все время улыбалась, но обнимала его не с материнской теплотой, а со странной неловкостью.
— Ты повзрослел, — сказала она, не переставая улыбаться и украдкой смахивая набежавшие слезы.
Отец, влажно блестя глазами, подкладывал сыну угощение, словно не находя в себе сил произнести: «Слава богу, ты дома, сынок!».
— Ты бери еще картошечки, не стесняйся, — сказала мать. — Картошки у нас достаточно.
Они сидели на полутемной кухне, напряженно улыбались и сосредоточенно поглощали ужин, изо всех сил стараясь не выказать своих чувств. Наконец Джеймс заявил, что хочет отдохнуть, и поднялся из-за стола. Все с облегчением вздохнули, и отец ушел в паб. Мать пересела в кресло у торшера, включила радио и взяла в руки вязание.
— Сейчас будет своим приятелям рассказывать, что ты домой вернулся, — вздохнула она.
Из окна спальни Джеймс смотрел на город, покрытый мраком. Индия сверкала и переливалась светом даже ночью, а в Англии повсюду царила мгла.
Его сразу взяли на службу в муниципалитет: пригодились умения, полученные за четыре года, проведенные в административно-хозяйственной части гарнизона Икс. После работы он сидел дома и читал. Мать готовила нехитрые ужины из скромных пайков — продукты все еще отпускали по карточкам. Тоскливая, мрачная послевоенная Англия… Ничего страшного, главное — он вернулся домой. Вспоминать об Индии Джеймс не любил. Впрочем, он обменялся адресами с Джеком Ривзом. А еще был Дональд, и полковник Грант, и очаровательный малыш, которого он видел два раза… Нет, вспоминать об Индии Джеймс не любил — все воспоминания исчерпывались чувством бесконечного унылого ожидания.
Он запирался в спальне и часами перечитывал свои письма к Дафне. Он сообразил, что по почте их отправлять не следует: вдруг они попадут в руки к ее мужу? Нет, Джеймс вручит их лично. Когда? Как только справятся с послевоенной разрухой, как только наладится привычная жизнь…
Джеймс изредка встречался с Дональдом, который уверенно — и успешно — строил карьеру политика. Несколько раз к Джеймсу в гости приезжал Джек Ривз. Джеймс стал посещать один из клубов и играл в крикетной команде — неплохо играл, надо признать. Он сделал предложение Хелен Гейдж, которая в войну служила в Земледельческой армии. Хелен, хорошенькая жизнерадостная девушка, не отличалась особой чувствительностью. Джеймс рассказал ей, с каким душевным трепетом он ждал конца войны. Она согласно закивала, но вряд ли поняла, что имелось в виду. Миссис Рейд обрадовалась предстоящей женитьбе сына: она втайне опасалась, что тот никогда не найдет себе спутницу жизни и превратится в угрюмого молчуна, искалеченного войной, неспособного поделиться с близкими своими переживаниями. Джеймс мало рассказывал о годах, проведенных в Индии, но оставался в меру общительным и не замыкался в себе. Ночные кошмары его не мучили.
Перед свадьбой он признался Хелен, что в Кейптауне у него есть сын от связи с замужней женщиной и что когда-нибудь он поедет их навестить. На самом деле Джеймс отправился в Лондон через неделю после возвращения домой и выяснил, что заграничные путешествия для обычных людей практически невозможны — требовались связи и знакомства. Пассажирские лайнеры все еще использовали для транспортировки войск, о перелетах не было и речи. Ждать придется не месяцы, а годы.
К ожиданию Джеймс привык, уверенный в том, что их с Дафной любовь неподвластна течению времени и никогда не угаснет. Они встретятся, и Дафна раскроет ему объятия — словно и не было долгих лет разлуки.
Хелен поинтересовалась, сколько лет мальчику, великодушно назвав его «дитя любви». Джеймс обрадованно расцеловал ее и сообщил точный — чуть ли не до минуты — возраст сына. Такая дотошность неприятно поразила Хелен: до сих пор у нее не было никаких оснований сомневаться в чувствах жениха. Она поняла, что нечаянно задела глубокую, тайную страсть Джеймса — так иногда во сне распахиваешь запертую дверь, за которой открывается яркий неведомый мир. Хелен поглядела на преобразившееся лицо Джеймса и едва не разорвала помолвку. Ей стало ясно, что он никогда не разделит с ней волшебный уголок своей души. Этот случай прояснил для Хелен ее отношение к Джеймсу, которое она не могла для себя сформулировать. «Я его заполучила, — думала она. — Я, а не та, другая. Он сказал мне, что любит меня». Сама Хелен очень тепло относилась к Джеймсу. Вдобавок, у нее тоже были интрижки (случайные связи в войну никого не удивляли), однако никто не разбил ей сердце, хотя один из ее поклонников погиб в Нормандии. Она рассказала Джеймсу о своих прежних связях и — к своему крайнему изумлению — разрыдалась, вспомнив об утраченных жизнях: ее поклонник, ее брат (утонул на переправе в Дюнкерке), ее двоюродный брат (убит при осаде Тобрука), знакомый в пожарной дружине (погиб при бомбежке Лондона).
Джеймс обнял ее, но Хелен знала, что его сердце никогда не будет полностью принадлежать ей.
— Сколько лет ребенку?
— Почти шесть… Пять лет, одиннадцать месяцев и десять дней.
Их свадьба была скромной.
Жизнь шла своим чередом. Каждое воскресенье Джеймс и Хелен приходили на обед к его родителям и проводили отпуск с родителями Хелен — те жили в Шотландии. Родилась дочка, которую назвали Дейрдре — в честь ирландской королевы, героини поэмы Джеймса Стивенса. Хелен стихи понравились, хотя она и шутила, что девочке непросто будет состязаться с такой необыкновенной красавицей. Впрочем, малютка росла прехорошенькой.
Через восемь лет после окончания войны Джеймс заявил Хелен, что собирается в Южную Африку. Он мог бы поехать туда и раньше, но не хотел плыть на корабле, пришлось дожидаться возможности отправиться самолетом. Хелен не возражала, зная, что это бесполезно. Джеймс никогда сам не упоминал о сыне, но если жена спрашивала, то тут же отвечал: «Сейчас ему семь лет, три месяца и десять дней»,
