– Галина Анатольевна, можно выйти?
– Тихонов, все свои дела нужно делать на перемене.
Галина Анатольевна снова качнулась.
– Я не успел.
Артем видел, как тело учительницы начало оплывать, словно парафиновая свеча.
– Хорошо. Иди.
Он не только идти, готов был бежать. Галина Анатольевна дернулась, как будто ее кто-то держал на веревках, а потом взял и отпустил. Учительница простояла секунды три и упала лицом вниз, выставив перед собой руки. Артем попятился. Галина Анатольевна подняла верхнюю часть туловища на руках, будто собиралась отжиматься, улыбнулась своему ученику и поползла в его сторону. Тихонов едва сдержал крик. Он поспешно выбежал за дверь и закрыл ее за собой, привалившись всем телом. Через мгновение он услышал глухой удар.
– Все свои дела нужно делать на перемене! – услышал Артем голос из-за двери. Только теперь он не мог сказать с уверенностью, кому он принадлежит.
Тихонов осмотрелся, теперь ему было трудно сориентироваться. За дверью, за его спиной, что-то бубнила учительница-утопленница, справа (теперь почему-то справа) кто-то пел колыбельную. Песня обрывалась в одном и том же месте, как будто поющий ни за что не хотел упоминать о безопасности черных дождей, а потом она начиналась снова. Причем сейчас он радости от нее не испытывал – только страх.
Артем отошел от двери, и тут же за спиной раздался смех. Колыбельная заунывно звучала где-то за стеной. Галина Анатольевна за дверью что-то шептала. Но больше всего Тихонова раздражало то, что он никак не мог понять, где выход. Он бы с удовольствием побежал, но боялся столкнуться с хозяином. Артем знал, что все, кого он встречал, были банником, а точнее, его проявлениями. Но Тихонова страшила возможность столкновения с чем-то более жутким, чем безголовая Вика или ободранный Серега.
Оля переступила прогнувшийся кусок забора и вспомнила о почти пустом мешке. Несмотря на то, что соли в нем осталось как раз до угла дома Тихонова, она могла не удержать одновременно в руках курицу и мешок. Но решила попробовать. Через пару минут сдалась – надо было выбирать что-то одно. Курица пригодится или нет, неизвестно, а соль… Тут тоже палка о двух концах. Стены по завершении этого ритуала могли появиться, а могли и нет. Но надежд на соль было больше. Оля задумалась, тратя драгоценное время. Решение пришло, как ей показалось, самое правильное – они должны добраться до угла вместе с курицей, но и соль должна сделать свое дело. Оля сняла сначала один рукав кофты, переложила курицу в другую руку и сняла второй. Расстелила кофту на земле и положила сверху курицу. Птица даже не пошевелилась. Девушка застегнула молнию, прикинула, что через ворот курице не сбежать, и завязала рукавами низ. Из рукавов связала петлю и надела на левую руку. Вот и все – можно было идти дальше. Оля подняла мешок и, зачерпнув соли, попятилась.
Ее не покидала мысль, что все это бред, дурной сон, который должен вот-вот закончиться. «Воздвигнутой» стеной ли, а может, и победой задушенной черной курицы, но все это непременно закончится победой добра над злом. И она будет к этой победе причастна. Вот обрадуется папа…
– Не так часто мы поступаем правильно, а, доча?
Оля остановилась. Нет, не может быть. Она просто так погрузилась в свои мысли, что голос отца прозвучал очень реалистично.
– А еще реже мы верим самим себе.
– Папа?
Оля обернулась. Сначала вполоборота, но рассмотреть говорившего не смогла и повернулась всем телом. Шагах в десяти, как раз на том месте, откуда Артем начал рассыпать соль, стояла Наташа в своей дурацкой пижаме с сумасшедшими мультяшками.
– Как видишь, – развела руками Наташа, – не папа.
– Что ты здесь делаешь?
– Хозяйничаю, – сказала подружка и захихикала.
– Вы все мертвы, – со скорбью в голосе произнесла Ольга, развернулась к мертвецу задом, перекрестилась, зачерпнула соли и снова попятилась, рассыпая остатки соли.
Еще чуть-чуть, совсем немного – и она будет у цели. И если стены не появятся, то она непременно придумает еще что-нибудь. Обязательно придумает. Но сейчас она шла, и чувство, что у нее кто-то за спиной, никуда не уходило. Может, потому что там действительно кто-то был? Оля снова обернулась. Два шага, два коротеньких шага, но… краем глаза она увидела, как из-за угла кто-то выглянул. Это было странно. Странно и страшно. Зачем хозяину прятаться, если он каждую секунду показывался и пытался отпугнуть от дома? Оля вернулась на исходную позицию и медленно шагнула назад. Она замерла, думая, что тварь вот-вот кинется на нее, но ничего не происходило. Только смех раздавался из-за угла. Оля, не обращая внимания ни на смех, ни на утробное рычание за спиной, взяла последнюю щепотку соли и, сделав шаг назад, просыпала белые кристаллики перед собой. Смех и рык прекратились, как только последний кристалл упал на землю.
Артем замер. Окружающие стены начали подрагивать и растворяться, словно в соляной кислоте. Он даже начал видеть кроны деревьев, но потом, подсвечивая, как будто намазанные фосфором, из пола начали расти новые стены. Жуткая колыбельная и раздражающий смех растворились со старыми стенами, с новыми появился гвалт. Шум нарастал с такой силой, что Тихонов даже закрыл уши. Голоса, всплески воды нахлынули и растеклись ровным звуком по всему помещению. Теперь Артем увидел, что стоит в центре огромного помещения, очень похожего на общественные бани. Обнаженные мужчины – кто с мочалкой, кто с тазиком, сновали вдоль грубо сколоченных скамеек. Артем отстранился, когда на него вышел обрюзгший мужик с тазиком в руках. Казалось, они вот-вот столкнутся, но человек даже не дотронулся до Артема.
То, что это неживые люди, Тихонов понял сразу. Ну, почти сразу. Они не видели его, не говорили с ним, как будто это была массовка, как будто главная сцена еще впереди.
Вдруг голоса стихли. Даже вода перестала литься. Призраки никуда не делись, они просто молча сидели или стояли, но все как один смотрели на Артема. Тихонов боялся пошевелиться. Он прислушался. Легкие шлепки, совсем тихие, но они приближались. Кто-то шлепал по лужицам на полу. Вдалеке Артем увидел, что призраки начали расступаться, пропуская того, кто шлепал. Тихонов ждал. Он даже представлял себе ленивца с отвратительной ухмылкой, с когтями, словно ножи, и… Это был не он. Призраки исчезли, образовав после себя небольшие грязные лужицы. Старик с невероятно большими ступнями шлепнул еще пару раз, показав превосходство над всеми этими призраками-лужами, и остановился в метре от Артема. Резко пахнуло сыростью и гнилым деревом. Когда старик заговорил, парень вздрогнул, душа замерла, тоска и скорбь, словно раскаленное олово, разлились по телу, на глазах навернулись слезы.
– Сынок, я не убивал маму.
Старик не был похож на отца, но голос был отцовским – громким и четким. Как и тогда… Запах гнили сменился запахом одеколона и табака. Так пахло от папы, по крайней мере, так пахло от него до тех пор, пока его в ту ночь не увели милиционеры.
– Сынок, ты же знаешь, я не мог. Это не я.
Артем понял, что слез ему не остановить, и он не стал сдерживаться. Зарыдал, выплескивая вместе со слезами это самое расплавленное олово горечи и скорби. Он понимал, что плачет не по маме, а именно по отцу. Пусть ты не общаешься с человеком, более того, злишься на него, но ты знаешь, что он жив и где- то ходит по земле, говорит, ест, пьет. И ты, если захочешь, можешь простить его, приехать к нему. Обнять и поговорить о тех годах до ночи, перечеркнувшей всю их счастливую жизнь. А сейчас что? Простить-то он, конечно, его может, но вот поговорить, сказать несколько таких нужных слов. Нет. Со смертью отца последняя ниточка, связывающая Артема с его детством, оборвалась. И теперь он, подобно воздушному змею, мог лететь куда угодно. Куда угодно… Но он так не хотел! Ему нужна была эта связь. И самое обидное, что он понял это после смерти отца. От этого скорбь его была велика. Он зарыдал еще громче, но его рыдания утонули в шуме голосов и всплесках воды. Призраки снова были здесь и не обращали внимания на плачущего. Артем опустился на скамейку и зарыдал с новой силой.
