высокому гостю неудобно, вот ты и сделала модель того самого механизма. Теперь осталось только соорудить его в натуральную величину и показать Фридриху.
После демонстрации модели механизма управления державой беседа перешла на яхту «Спрей». Вообще-то император уже здесь, в прошлом, сообразил, что у Слокама была не совсем такая яхта, как у Врунгеля. «Беда» имела выступающий киль-плавник, а «Спрей» как-то обошелся без этой детали. Новицкий, обнаружив отличие, тогда задумался часа на полтора, в результате чего у него в голове родилась теория корабельной остойчивости. Сергей не знал, насколько она соответствует общепринятой, но эта теория работала, царь сразу проверил ее на простых моделях.
Итак, у любого плавсредства центр тяжести может быть или выше центра давления, то есть условной точки приложения выталкивающей силы, или ниже его. В первом случае остойчивость достигается только за счет ширины корабля. Пример такой конструкции – ящик. Его довольно трудно перевернуть, ведь при наклоне центр давления сдвигается в ту же сторону, что приводит к появлению выравнивающей силы. Но все это работает только до определенного угла наклона, после превышения которого ящик переворачивается уже сам. Император краем уха слышал термин «критический угол крена». Что это такое, он точно не знал, но подозревал, что как раз то самое. Так вот, по его прикидкам, большинство кораблей, что в двадцать первом, что в восемнадцатом веке, в смысле остойчивости были ящиками.
Однако есть и другие держащиеся на воде вещи. Например, рыболовный поплавок. Он совсем узкий, но в то же время никогда не переворачивается. Почему? Да потому что у него центр тяжести находится ниже центра давления. У такой конструкции критического угла вообще нет, ее можно перевернуть хоть на сто восемьдесят градусов – но, когда переворачивающая сила исчезнет, поплавок сам собой вернется в исходное положение. По прикидкам Новицкого, «Спрей» все-таки был ящиком, хоть и очень похожим на поплавок. А «Беда» – поплавком, похожим на ящик. Именно из-за выступающего вниз плавника, в котором находилась то ли часть балласта, то ли вообще он весь.
И вот сейчас Елена объясняла Сергею именно это, причем не на пальцах, а с привлечением математики. От озарения Новицкого ее теория отличалась только большей проработанностью деталей и тем, что выступающий вниз плавник с грузом она называла балластным килем.
– Им можно снабдить только не очень большие яхты, – объясняла она императору, – ибо с увеличением размеров балластный киль не получится сделать достаточно прочным. Но ведь этот «Спрей» как раз и есть маленький! Настолько, что вниз спокойно можно будет вынести весь балласт. Это не только повысит ему остойчивость, но и позволит на треть увеличить площадь парусов. И, я так думаю, сузить и удлинить корпус, из-за чего он станет просто непревзойденным ходоком. Такую яхту вообще нет нужды вооружать, ведь она сможет легко уйти от любого нападающего.
«Не совсем от любого, – мельком подумал Новицкий. – В штиль, например, от галеры такой «Беде» не убежать. Однако при наличии небольшого паровика получится даже это, так что в рассуждениях девочки действительно что-то есть. Правда, в таком варианте яхта получится уже не очень дешевой. И двигатель стоит денег, да и каркас балластного киля небось придется делать стальным, а загружать его – свинцом. Отсюда вывод – такие яхты надо строить не вместо «Спреев», а в добавление к ним и в небольших количествах. Например, две или три штуки, для особо продвинутых экипажей. Правда, из-за торчащей вниз хреновины у суденышка увеличится осадка. Интересно, насколько?»
– Примерно до семи футов, – пояснила Татищева. – Да, к самому берегу подходить будет труднее, но ведь не намного же! За все на свете приходится чем-то платить.
– Да, Лена, тут ты права, – вздохнул император.
Дело было в том, что после успешно проведенного запуска маяка в, так сказать, противоположную по отношению к ожиданиям Центра сторону он начал испытывать какой-то хоть и совсем небольшой, но все же дискомфорт. И в чем тут дело, Новицкий пока до конца не понимал, хотя кое-какие предположения у молодого человека имелись. Кажется, причина в том, что у него вдруг разом исчезли и конкретная цель, для достижения которой требовалось прикладывать все силы без остатка, и сильный противник, который на этом пути не простит ему никаких ошибок.
Во время учебы в Центре имелось и то и то. Целью было стать первым учеником и главным кандидатом на заброс в восемнадцатый век, да плюс еще подготовиться к выполнению своей, а не возложенной на него миссии. Причем так, чтобы никто ничего не заподозрил. А противником выступал весь Центр, это если брать в общем. Конкретно же – в основном Яков Николаевич Саломатин, мужик очень неглупый и совершенно не склонный к излишней доверчивости.
Первый этап Новицкий смог преодолеть нормально, но сразу после его завершения начался второй. Требовалось сначала усидеть на троне, а потом одновременно и закрепить свое положение, и собрать маяк, плюс запустить его. Врагов, причем отнюдь не безобидных, на этом пути тоже хватало. Но вот и второй этап завершен; так что теперь?
Единой великой цели, продвижение к которой заставляло бы напрягать все силы, просто нет. Вместо нее появилось множество частных, типа грядущего завоевания Крыма и постепенной отмены крепостного права, которые вдобавок и не имеют ясно очерченных сроков. Сильный и четко персонифицированный враг тоже исчез. Но при этом, что удивительно, свободного времени почему-то не только не прибавилось, а стало даже меньше! Это случайность или, наоборот, закономерность, которую он, его императорское величество Петр Второй, пока просто не понимает по недостатку сообразительности?
«Ладно, – мысленно осадил себя Сергей, – на сегодня хватит заниматься самокопанием, хорошего – понемножку. А сейчас следует еще немного просветить свежеиспеченную лейб-инженершу относительно ее же высказывания о том, что за все приходится платить».
– Очень даже права, – еще раз повторил молодой человек. – И твоя новая должность – тоже не исключение. У нее, как и у всего на свете, есть свои оборотные стороны. Не скажу, что такие уж страшные, – вовсе нет. Возможно, ты их даже не посчитаешь неприятными, хоть это и не факт.
«Однако выражение лица девочка не очень контролирует, – отметил про себя император. – В том же Центре она бы спалилась на счет «раз». Хотя, возможно, сейчас ее просто не припекает, а, как говорится, жить захочешь – и не так раскорячишься. Но чему, интересно, она радуется? Ладно, пора начинать объяснять ей про секретность и санкции за недостаточное внимание к этому важнейшему вопросу».
Татищева слушала внимательно, но, когда Новицкий закончил, он был почти уверен, что девушка ждала чего-то другого и теперь явно разочарована. «Да она что, решила, будто я ее тут же начну настойчиво приглашать в постель? – недоумевал молодой царь. – Ведь не дура же и должна понимать, что даже при моей поддержке такой враг, как цесаревна, – это очень серьезно! Тем более что как я себя поведу, она тоже знать не может, потому как оно и мне неизвестно. Стоп, а если Лена точно знает, что Елизавета положительно отнесется к такому развитию событий? Ведь не просто же так они о чем-то беседовали весь вечер после покушения на кражу, да и утром времени у них было достаточно. Тогда сразу становится ясно, чем именно заинтересовала Лизу новая знакомая императора. Похоже, теперь придется разбираться еще и с этим. В общем, интересно девки пляшут», – подытожил свои размышления Сергей, давая Елене подписать обязательство о неразглашении государственной тайны.
Глава 12
Императорский математик Мятный имел все основания гордиться собой и теперь вовсю оными основаниями пользовался. Нет, сказать, что он лопался от самодовольства, было бы, пожалуй, некоторым преувеличением. Однако сомнения в своей гениальности, все же изредка нет-нет да и посещавшие Александра Тихоновича, ныне окончательно отступили. Хотя, конечно, заурядный ум в такой ситуации смог бы найти и что-нибудь неприятное, но на то он и заурядный, чтобы ничего ни в чем не понимать и спотыкаться на ровном месте. Но не таков он, один из величайших ученых в мире! Ибо из бесед с другим, ничуть не менее великим, то есть господином Леонардом Эйлером, следовал именно такой вывод. Если, конечно, подойти к делу логически, но с этим никаких проблем у него отродясь не было.
Итак, Эйлер сказал, что новый метод счета, придуманный Мятным, на самом деле не такой уж новый: он был создан чуть более ста лет тому назад английским математиком Джоном Непером и называется логарифмическим исчислением. А его, Мятного, степенное число – логарифмом. Да и пусть себе, слово довольно красивое. Но ведь того Непера считают великим ученым, хоть он и ошибся в шестом знаке своих таблиц! Значит, и Александр Тихонович – величина по крайней мере не меньшая, тем более что у него-то в таблицах все правильно как минимум до восьмого знака. А с природным числом, без коего затруднительно точно и быстро высчитывать проценты по долгам, получилось и вовсе замечательно! Эйлер, оказывается,
