Они попытались обмануть ее, закинув камень далеко в поле и спрятавшись за кустами, но собака принесла камень и села у изгороди, повиливая хвостом.
— Вся фишка в том, — шепнул Уилф, — что вы ей чем-то понравились, я так прикидываю. Она хочет идти с нами.
Они выбрались из укрытия и продолжили путь. Собака, уже не скрываясь, потрусила у ног Гарольда. Идти дальше по трассе А-61 показалось Гарольду небезопасно. Он выбрал обходную и более спокойную В- 6132, но продвигались они медленно: Уилф то и дело останавливался, снимал кроссовки и вытряхивал. Они одолели только милю.
Гарольда неимоверно удивило, когда какая-то женщина, срезавшая в палисаднике отцветшие розы, вдруг узнала его.
— Вы и есть пилигрим, верно? — спросила она. — Должна вам признаться, ваша затея просто потрясающа!
Она расстегнула бумажник и подала ему двадцатифунтовую банкноту. Уилф утер лоб кепкой и присвистнул.
— Я не могу это принять, — сказал Гарольд, чувствуя, что паренек вот-вот просверлит глазами дыру в его боку. — А вот от сандвичей мы бы не отказались. Хорошо бы еще спички и свечку на ночь. И чуток масла. Этого у меня в запасе нет. — Он взглянул в неспокойное лицо Уилфа. — Нам, наверное, без всего этого не обойтись.
Хозяйка радушно пригласила Гарольда на легкий ужин, а вместе с ним и Уилфа, предложив им обоим воспользоваться ее ванной и телефоном.
Морин взяла трубку лишь после седьмого звонка и не слишком любезно спросила:
— Вы, случайно, не пиар-журналистка?
— Нет, Морин. Это я.
— Все с ума посходили, — пожаловалась она. — Какие-то незнакомые люди напрашиваются ко мне в гости. Рекс недавно застукал какого-то юнца, когда тот отколупывал камешек с фасадной стены.
К тому времени, как Гарольд принял душ, хозяйка, по-видимому, успела собрать на лужайке нескольких приятелей на рюмочку хереса. Завидев его, гости дружно чокнулись, провозгласив тост за здоровье Куини. Он нигде еще не видел такого количества взбитых подсиненных локонов и вельветовых брюк горчичного, золотистого и терракотового оттенков. Под столом, уставленным блюдами с канапе и холодными мясными закусками, пристроилась собака и увлеченно грызла что-то, зажатое между лапами. Время от времени ей бросали косточку, псина ловила ее и принималась ждать новой подачки.
Мужчины пересказывали свои приключения, связанные в основном с яхтами и охотой; Гарольд терпеливо выслушивал всех. Он заметил, с каким воодушевлением Уилф беседовал с хозяйкой. Она визгливо хихикала — Гарольд уже давно не слыхал такого смеха. Он раздумывал, заметит ли кто-нибудь, если он потихоньку улизнет отсюда.
Гарольд уже забрасывал на плечо рюкзак, когда Уилф, отделавшись от собеседницы, быстро нагнал его.
— А я и не знал, что вас так принимают, — промычал он, всей пятерней запихивая в рот блин с копченой лососиной с такими усилиями, словно блин был живой. — А почему мы уходим?
— Мне уже пора. И обычно никто так не принимает. Для ночлега я ищу место, где можно расстелить спальник и где меня никто не увидит. Бывали дни, когда я питался одними хлебцами и вообще чем придется. Но если тебе здесь нравится, лучше останься. Не сомневаюсь, что и тебе здесь будут очень рады.
Уилф уставился на Гарольда, очевидно, пропустив его слова мимо ушей, и сообщил:
— Все спрашивают, правда ли, что я ваш сын.
Гарольд неожиданно смягчился и улыбнулся. Обернувшись к гостям на лужайке, он ощутил возникшую между ним и Уилфом непонятную близость, по сути, более тесную, нежели бывает между родственниками, поскольку они, оба парии, были частью чего-то высшего. Они помахали всем на прощание.
— Для моего сына ты слишком юн, — откликнулся Гарольд и похлопал Уилфа по плечу. — Нам пора в дорогу, если мы хотим подыскать местечко для ночлега.
— Удачи! — крикнули им вслед гости. — Куини будет жить!
Собака уже ждала у ворот, и все трое легким шагом тронулись в путь. Их удлиненные тени легли на шоссе, сгущающиеся сумерки сладко пахли цветами бузины и бирючины. Уилф рассказывал Гарольду о своей жизни — о том, как он перепробовал множество занятий, но ни в одном не преуспел. Если бы не Господь, по уверениям Уилфа, сидеть бы ему в тюрьме. Гарольд иногда слушал, а иногда просто следил за порханьем летучих мышей в полумраке. Он задавался вопросом, неужели этот юноша и впрямь прошагает с ним весь путь до Берика и как теперь поступить с собакой. Думал он и о том, обращался ли когда-нибудь Дэвид к Богу. Фабричные трубы вдали изрыгали дым, пополняя небо все новыми облаками.
Всего через час Уилф стал заметно прихрамывать. Они едва ли прошли и полмили.
— Тебе надо отдохнуть?
— Ничего-ничего, мистер Фрай.
Но Уилф уже скакал на одной ноге. Гарольд подыскал подходящее укрытие, и они рано остановились на ночлег. Уилф по примеру Гарольда расстелил свой спальник возле поваленного бурей вяза. На трухлявом стволе выросли блюдца «седел дриады»[25], пятнистые, словно птичье оперение. Пока Уилф, хныча и перетаптываясь, ругал свои ноги нехорошими словами, Гарольд собрал грибы и побродил вокруг в поисках обломанных веток с листьями. Ими и подушечками мягкого мха он выложил земляную яму под комлем, взрыхленную корнями упавшего дерева. Давно уже он так не заботился об устройстве спального места. Собака не отставала от него ни на шаг, то и дело принося камешки и кладя их у его ног.
— Не буду я их бросать, — предупредил ее Гарольд, но пару раз все же бросил.
Затем он напомнил Уилфу, что надо проверить, есть ли у него на ногах волдыри. Гарольд втолковал юноше, как важно заботиться о ногах, и пообещал потом показать, как выдавливать гной.
— Уилф, ты сумеешь развести костер?
— Я до хрена всего умею, мистер Фрай! А где взять бензин?
Гарольд снова объяснил ему, что путешествует без ненужного багажа. Он послал Уилфа поискать еще сучьев для костра, а сам тем временем кое-как разорвал ногтями шляпки грибов на неровные куски. Они оказались жестче, чем ему хотелось, но Гарольд понадеялся, что и такие не подкачают. Он изжарил их на костре в старой консервной банке, которую носил в рюкзаке нарочно для этой цели, сдобрив сливочным маслом и накрошив туда листиков чесночника. В воздухе резко запахло печеным чесноком.
— Ешь, — протянул Гарольд Уилфу банку.
— Чем есть?
— Руками. Потом, если хочешь, вытрешь их о мою куртку. Может, завтра раздобудем где-нибудь картошки.
Уилф отказался, визгливо хохотнув.
— Откуда мне знать, может, они ядовитые!
— Я же ем, смотри. И на сегодня больше ничего нет.
Уилф отщипнул зубами крохотный кусочек и разжевал, сжав губы, словно опасался, что его укусят.
— Блин! — вопил он при этом. — Блин!
Гарольд засмеялся, а Уилф нехотя принялся есть.
— Не так уж несъедобно, правда? — спросил Гарольд.
— Здесь чеснока до хрена! И горчицы.
— Это из-за приправы. У большинства листьев горьковатый вкус. Ты скоро привыкнешь. Если блюдо безвкусное, это даже хорошо. А если вкусное, это уже лакомство. Может, где-нибудь попадется красная смородина. Или земляника. Бывает, найдешь спелую ягоду, так покажется не хуже ватрушки!
Они посидели у костра, обняв коленки. Позади на горизонте желтовато отсвечивал Шеффилд, и, если прислушаться, невдалеке шелестели машины, но Гарольд все равно чувствовал отъединенность от остальных людей. Он рассказал пареньку о том, как учился готовить пищу на костре, как узнавал о
