Два месяца я оставался в неведении, затем Бобби позвонил. Я поинтересовался, как дела. В ответ Бобби сказал, что рынок «очень бурный» и что «мы выигрываем». Он обещал перезвонить через два месяца. Так и произошло — день в день. Разговор был хотя и дружеский, но короткий — чувствовалось, что Бобби торопился. Его прогноз, тем не менее, был оптимистичен. Еще через два месяца в мой офис поступил конверт. В нем я обнаружил банковский чек на свое имя на сумму $ 122 344,82 и записку: «Вышло немного удачнее, чем мы предполагали. Теперь это дело надо обмыть».
Я не мог не оценить стиля этого парня. Сначала он меня преследовал, потом, можно сказать, исчез — и снова возник, когда смог отчитаться о результатах. Все эти деньги я опять доверил Бобби, а затем добавил еще 250 тысяч, когда закончился второй сезон. Мы стали изредка встречаться. Бобби все еще не был женат («Думаю, из меня плохой узник», — сказал он мне), но его всегда сопровождала какая-нибудь красотка, чаще всего будущая актриса. Она обязательно была блондинкой и явно не Принцессой-семь- пядей-во-лбу. Я часто поддразнивал его за приверженность вкусам богатых пижонов.
— Слушай, когда-то я был коротышкой из заводского предместья. Теперь я коротышка с деньгами. Естественно, я пользуюсь этим, чтобы уестествить всех этих руководительниц групп поддержки, которые когда-то считали меня грязной обезьяной.
Проведя пару вечеров с Бобби и его пассиями, я понял, что меня не устраивает такая концепция хорошего времяпровождения. Поэтому мы ограничили наши ежемесячные мальчишники скромным ужином, во время которого я позволял Бобби болтать обо всем на свете.
Салли никак не могла понять, почему он мне нравится. Она одобряла его методы инвестирования денег, но ее единственная встреча с Бобби была настоящей катастрофой. Бобби знал о статусе Салли на «Фокс Телевижн» и стремился познакомиться с ней, как только осядет поднятая разводом пыль. Поэтому примерно через три месяца после того, как мы с Салли стали официально жить вместе, он пригласил нас на ужин в «Ла Пти Порт» в Западном Голливуде.
Стоило нам сесть за столик, как я сразу понял, что Салли отнесла Бобби к разряду деревенщины, хотя он и пытался очаровать ее.
— Все, кто хоть что-нибудь из себя представляет, знают, кто такая Салли Бирмингем, — заявил он.
Бобби старался показать свою начитанность, спросив, какой роман Дона Делило ей нравится больше всего.
— Я не читала ни одного, — отрезала она. — Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на литературную самонадеянность.
Тогда в ход пошла «звездная карта»: Бобби вскользь упомянул, что вчера из своего дома в Париже ему позвонил Джонни Депп, которому понадобилось обсудить дела на бирже.
Салли, прищурившись, взглянула на него и едко заметила:
— Какая же у вас интересная жизнь.
Мне было больно смотреть на это. Однако надо отдать должное Салли — разрушительный процесс сопровождался аристократической улыбкой. Она ни разу не сказала: «Все это дерьмо». Она ни разу не повысила голос. Но в конце вечера Бобби еще больше уменьшился в размерах. Салли вежливо дала ему понять, что считает его низшей категорией, мелким буржуа, на которого не стоит тратить драгоценное время.
По дороге домой она потянулась ко мне и, погладив по голове, заметила:
— Милый, ты знаешь, что я тебя обожаю, но, пожалуйста, никогда не заставляй меня проходить через такое.
Долгое молчание. Наконец я выдавил из себя:
— Так плохо?
— Ты понимаешь, что я хочу сказать. Возможно, он блестящий брокер… но в социальном смысле он полный дурак.
— Мне он кажется забавным.
— И я могу понять почему, особенно если ты когда-нибудь будешь писать для Скорсезе. Он коллекционирует людей, Дэвид, и ты objet d'art[9] этого месяца. На твоем месте я бы позволила ему заниматься инвестициями, и ничего больше. Он дешевый и показушный, он из тех жуликов, которые могут с утра побрызгаться лосьоном от Армани, но все равно будут вонять простым одеколоном.
Салли была жестокой, и мне неприятно было обнаружить в ней эту малосимпатичную сторону. Но я ничего не сказал. Я также ничего не сказал Бобби, когда он позвонил мне через несколько дней после ужина и объявил, что намечает в этом году прибыль в двадцать девять процентов.
— Двадцать девять процентов? — поразился я. — Но ведь это незаконно…
— Да нет, вполне законно.
— Шучу. — Уловив в его голосе обиду, я поторопился исправить свою оплошность. — Я очень доволен. И благодарен. В следующий раз я сам плачу за ужин.
— А следующий раз будет? Салли ведь решила, что я придурок, верно?
— Я ничего такого не знаю.
— Ты врешь, но все равно спасибо. Поверь мне, я знаю, когда промахиваюсь.
— Просто вы совсем разные, такое бывает.
— Да нет, это ты просто вежлив. Но слушай, если ты не разделяешь ее мнения…
— С какой стати? Особенно если вспомнить про двадцать девять процентов.
Он засмеялся:
— Итог всегда важнее всего, так?
— Это ты меня спрашиваешь?
У Бобби хватило ума никогда больше не упоминать о том кошмарном вечере, хотя он всегда справлялся о Салли, когда мы встречались. Раз в месяц я с ним ужинал. Ведь, что ни говори, двадцать девять процентов — это двадцать девять процентов. Бобби мне действительно нравился, и я видел, что, если отбросить в сторону его хвастливую браваду, он просто малый, который надеется оставить свою метку в этом глубоко безразличном мире. Как и все мы, он пытался поверить в то, что на самом деле чего-то стоит. Вот откуда проистекали его амбиции.
Так или иначе, но я был настолько занят, что наше общение с Бобби ограничилось ежемесячными ужинами. К тому времени, когда в производство были запущены серии второго сезона, я пришел к выводу, что моя жизнь представляет собой одну большую круговерть: четырнадцать часов в день за работой, семь дней в неделю. Несколько оставшихся часов полностью были посвящены Салли. Но она не особо жаловалась, что мы мало проводим времени вместе. Для Салли работать менее семнадцати часов в день было равносильно безделью.
Единственными маяками в этом сумасшедшем расписании были два выходных в месяц, которые я проводил с Кейтлин. Разрыв между нами быстро зарубцевался. Во время моего первого визита в их новый дом она была несколько отстраненной. Но мы провели прекрасный день в Сан-Франциско, и она немного оттаяла.
В тот вечер, когда мы ужинали в ресторане «На причале рыбака», Кейтлин сказала:
— Мне нужно задать тебе один вопрос, папа.
— Выкладывай, — кивнул я.
— Ты скучаешь по мне и маме?
Я почувствовал, как меня окутала печаль.
— Каждый день, каждый час, — сказал я, беря ее за руку. Дочь не отняла руки, а наоборот, сжала мою.
— Ты не мог бы снова жить с нами? — спросила она.
— Мне бы очень хотелось, чтобы это было возможно, но…
— Это потому, что ты больше не любишь маму?
— Я всегда буду любить твою маму… но иногда людям, которые любят друг друга, трудно жить вместе. Они расходятся. Или…
— Вы могли бы снова сойтись, — заметила она.
Я улыбнулся:
— Все не так просто, Кейтлин. Люди совершают поступки, которые другим людям трудно простить.
