метку, но сестра Вереда, с ее-то ясновидением, все уже разглядела вместо меня? Мысль о том, что я наконец-то смогу выступить против него, наполняет меня угрюмой радостью. Если удастся прикончить негодяя, и герцогиня, и все королевство будут избавлены от его загребущего властолюбия и беспредельной жестокости. Может, я смогу даже устроить, чтобы сестренки завершили свое образование в монастыре. Не ради того, чтобы сделать из них ловких убийц. Большая часть нашего тамошнего обучения вполне подходит для любой благородной девицы. К тому же в обители до девочек не доберутся ни Пьер, ни Юлиан… Я, впрочем, думаю, что Юлиан их и так не обидел бы. Во всяком случае, намеренно.
В садах не видно ни души. Дураков нет гулять в такую погоду среди голых деревьев. Я неторопливо перевожу дух, наслаждаясь уединением. Возле меня все время кто-то торчит. То фрейлины, то братья, то какие-нибудь дворцовые прихлебатели… Побыть одной — это ли не счастье! Вот бы мне еще и свободу…
Я задираю голову к небу и силюсь вызвать то чудесное чувство полета, как тогда, когда с моей руки сорвалась соколиха… Ничего не получается.
Зато над головой раздается недовольное карканье, и ее воронье высочество усаживается на ветку прямо передо мной. И склоняет набок головку, словно недоумевая, где меня так долго носило.
— Поговори мне еще, — бранюсь я, но умная птица отлично знает, что на самом деле я не сержусь, и скачет по ветке прямо ко мне.
Я уже вижу, что записка плотно привязана к вороньей лапке и обмазана черным воском — от посторонних глаз.
Я вытаскиваю нож. Ворона протестующее каркает.
— Как же я иначе отцеплю ее, глупенькая?
Быстрое движение, воск послушно крошится, и я сдергиваю с лапки драгоценный пергамент. Пока убираю лезвие в ножны, спрятанные на запястье, ворона смотрит на меня, ожидая награды.
— Прости, маленькая, но сегодня ничего нет, — говорю я. — А теперь лети прочь скорее! Пока нас обеих не убили! — Я хлопаю в ладоши, но ворона всего лишь перелетает на соседний куст. — Кыш! — кричу я.
Ворона укоризненно каркает, взмывает в небо и благополучно исчезает за стеной замка.
— С воронами разговариваем, госпожа?
Это низкий голос Бертрана де Люра. Едва не подпрыгнув от неожиданности, я превращаю свое движение в изящный разворот ему навстречу.
— Как бы вас в ведовстве не заподозрили, — говорит он.
Я насмешливо улыбаюсь:
— Разве обо мне уже этого не болтают?
Он наклоняет голову, признавая мою правоту:
— Может, и так, но все равно вам небезопасно ходить здесь одной, госпожа.
Голос у него звучный, выговор правильный, но слово «госпожа» он произносит как-то так, словно хочет сказать нечто иное и весьма оскорбительное. Или мне так кажется из-за того, что похоть прямо-таки пышет от него, окутывая меня душным плащом. И давно он испытывает ко мне влечение, интересно?
— Где ваши фрейлины? — сурово спрашивает он.
В его глазах таится угроза, но, как ни противна мне Жаметта, я не собираюсь отдавать ее на растерзание.
— Я велела им оставить меня одну. У меня разболелась голова, и я вышла подышать свежим воздухом.
Он оглядывает уединенную часть сада, где мы находимся, и я понимаю: ничто не укроется от его глаз.
— Красота госпожи должна была бы привлечь соловья или певчую коноплянку, но никак не растрепанную ворону, — произносит он и на шаг придвигается ко мне, и я вдруг испытываю тревогу. Уж не считает ли он меня настолько «подержанным товаром»; уж не собирается ли допустить в отношении меня какие-то вольности, не опасаясь гнева отца?
А он продолжает:
— Вам небезопасно быть здесь одной, учитывая, сколько стражи повсюду расставлено. Любой воин, случайно увидев вас, может воспользоваться случаем.
Он делает еще шаг в мою сторону.
Мне до смерти хочется отступить прочь. Именно поэтому я заставляю себя, наоборот, шагнуть навстречу, так что мы оказываемся лицом к лицу. Я смотрю ему прямо в глаза:
— Ты в самом деле полагаешь, что у кого-нибудь из них достанет глупости таким вот образом навлечь на себя гнев моего отца? Захочется увидеть собственные кишки, развешенные по стене замка?
Следует долгое молчание. Наконец он кивает:
— Вы совершенно правильно рассуждаете, госпожа. Идемте, я провожу вас к вашему отцу и моему господину.
В животе у меня расползается ледяная паутина страха.
— Не сказал ли мой государь-отец, чего он от меня хочет?
Противно задавать этот вопрос, ибо он обнаруживает мою слабость, но ничего поделать с собой я не могу. В логово д'Альбрэ без подготовки лучше не соваться.
— Он не поделился со мной своими замыслами, госпожа.
На самом деле де Люр знает. Я вижу это по глазам. А еще я готова спорить на что угодно — он про себя торжествует. Однако и я вспоминаю монастырское распоряжение, надежно спрятанное у меня в потайных ножнах, и тайком улыбаюсь.
Он подает мне руку, и мы направляемся во дворец.
Путь в покои д'Альбрэ кажется бесконечным, и я начинаю понимать, как чувствует себя осужденный, ведомый на виселицу. Долго ли де Люр наблюдал за мной, прежде чем показаться? И как он истолковал мое поведение: решил, что я прогоняла прочь ворону или, может, кормила? А вдруг он видел, как я снимала записку?
А что д'Альбрэ? Нашел повод связать меня с бегством герцогини? Но я была осторожна! Очень, очень осторожна! Я из кожи вон вылезу, лишь бы уверить графа, будто всей душой предана его делу. Только так я смогу подобраться к нему, когда настанет пора нанести удар.
Пытаясь отвлечься от беспокойных мыслей, я принимаюсь смаковать разные способы умерщвления д'Альбрэ. Что за удовольствие было бы накинуть ему на жирную шею удавку! Или вскрыть белесое брюхо и выпотрошить, как рыбу!
Вот только это слишком опасно, потому что потребуется приблизиться к нему вплотную. К тому же при его невероятной силе он, чего доброго, одолеет меня. Яд или арбалет сработал бы вернее.
Мы прибываем на место, и капитан де Люр объявляет о моем появлении. Повыше подняв голову и силясь как-то смирить бешеный стук сердца, я ступаю через порог.
ГЛАВА 6
Мощь присутствия д'Альбрэ такова, что ее не выдерживает даже роскошь, наполняющая богатый дворец герцога Франциска. Все кругом, начиная от фресок на стенах и кончая оленьими головами, глядящими из замысловатых оправ, кажется каким-то болезненным и даже угрожающим.
Я приседаю в глубоком поклоне:
— Мой государь и отец, как могу я послужить вам?
Понимая, что слишком усердное смирение вкупе со слепым послушанием будет выглядеть фальшиво, я вскидываю глаза и, встретив холодный, ничего не выражающий взгляд графа, подпускаю в свой самую чуточку насмешки.
— Моя непокорная дочь осчастливила нас посещением… Где ты ее нашел? — Д'Альбрэ обращается к капитану, но продолжает смотреть мне прямо в глаза.
— В саду. Она разговаривала с вороной.
