Потом хочу удалить остатки одежды, но рыцарь вдруг отталкивает мою руку. Я удивленно поднимаю глаза. Оказывается, он покраснел. Я не могу сдержать улыбку. Чудище Варохское — и вдруг такая стеснительность!
— Да ладно тебе, — говорю я. — Ничего особо нового я там не увижу.
Настает его черед изумляться. Я решительно обнажаю его бедра.
Тюремщик ахает. Кажется, он потрясен. Я тоже ахаю, хотя и потише.
— Что, все так плохо? — спрашивает рыцарь.
Все бедро у него красное, распухшее и на ощупь горячее. Из раны сочится вонючий гной, вверх и вниз от нее по ноге расползаются багровые полосы. Я кошусь на рыцаря, вижу усмешку у него на лице и задумываюсь, уж не лишился ли он рассудка из-за перенесенных мучений. Вновь перевожу взгляд на его развороченное бедро.
— Да уж ничего хорошего, — говорю я. — Впрочем, тебе повезло: я не владею рукочинием[5] и не отниму ногу, а стоило бы.
— А то я бы тебе позволил…
— Не в том ты состоянии, чтобы мне перечить, — бормочу я.
Он хочет спорить, но я вскидываю ладонь:
— Сказала же, резать не буду. Я сделаю кое-что другое, правда тебе все равно вряд ли понравится.
Чудище внимательно глядит на меня.
— Да кто ты вообще такая, чтобы смыслить в боевых ранах? Что-то я пока не встречал знатных девиц, обученных, подобно полевым лекарям.
Мне нужно время подумать. Я отхожу к очагу и зачерпываю жидкость для припарок. «Как ответить ему? — гадаю я, начиняя подготовленные тряпицы горячей травяной жижей. — Пентюх, я дочь графа д'Альбрэ, а ты тот, благодаря кому он погонится за нами хоть на край света».
Однако почему-то нет желания вот так сразу открывать ему, кто я такая. Мне и самой не хотелось бы лишний раз об этом вспоминать. Вот бы сбросить свое прошлое, как старую кожу, похоронить, точно мертвеца, и крепко-накрепко забыть! А кроме того, узнай он мое имя, он вряд ли поверит, что я намерена увезти его в безопасное место. Но что-то же надо ему сказать!
Я думаю о том, как в самый первый раз увидела его — в поле, с герцогиней и ее спутниками, — и ответ приходит сам собой:
— Я подруга Исмэй.
— Исмэй! — Он пытается приподняться на локте, но боль укладывает его обратно. — Откуда ты знаешь Исмэй?
Я всем телом чувствую его внимательный взгляд, но не поднимаю глаз, сосредоточенно начиняя тряпицу распаренными травами.
— Мы обучались в одном монастыре.
Рыцарь молчит так долго, что я уже жду, чтобы он сменил тему, но он спрашивает:
— Если ты подготовлена для убийств, почему ухаживаешь за мной?
Мой рот невольно кривится в грустной улыбке.
— Ты удивишься, но я сама себе много раз задавала этот вопрос. Видишь ли, мне было приказано в целости и сохранности доставить тебя в Ренн, чтобы ты продолжал служить герцогине. — Я наконец-то заглядываю ему в глаза. — Так что в этом смысле мои давешние колкости были правдой святой.
Мы долго-долго смотрим друг другу в очи. Потом рыцарь легонько кивает — в знак понимания, а может, прощения, поди разбери.
— Ну, тогда добро, — говорит он.
И улыбается. Безобразная физиономия расплывается в сногсшибательной, совершенно потрясающей улыбке, которая волей-неволей заставляет меня улыбнуться в ответ. Поспешно придав своему лицу серьезное выражение, я припечатываю горячую припарку к его бедру.
Рыцарь вновь шумно втягивает воздух. Я даже боюсь, не проглотил ли он от боли язык! Его лицо наливается кровью: тут и жар, и боль, и усилие, чтобы не заорать вслух.
— А вроде говорила, что не собираешься меня убивать, — жалуется он, переведя наконец дух.
— Прости, — говорю я. — Это единственный способ вытянуть зараженную кровь, чтобы ты от горячки не помер.
— Хоть предупреди в следующий раз.
— Как скажешь. Сейчас буду накладывать на плечо.
Он опять ахает, но не так отчаянно. Это добрый знак. Значит, плечо не сильно воспалено. Будем надеяться, скоро заживет. Я смотрю ему в лицо, проверяя, как он себя чувствует.
— Эти раны тебя уже на тот свет должны были отправить.
Белые зубы вспыхивают в улыбке.
— У меня особый дар от святого Камула. На нас, его верных, быстро все заживает.
Пока припарки вытягивают дурные гуморы[6] из его ран, я вновь склоняюсь над предплечьем.
— Тут нужно как следует все вычистить, — предупреждаю рыцаря. — Будет больно.
Он морщится:
— Делай все, что нужно, лишь бы я в полной мере мог пользоваться рукой.
Следующий час особо приятным не назовешь. Для начала я размачиваю рану влажными тряпицами, а между делом меняю припарки.
— Тебе, может, дать крепкого вина, чтобы заглушить боль? — спрашиваю его.
Он отрицательно мотает головой.
Размягчив коросту, я беру свежую тряпицу и осторожно промокаю рану, убирая грязь, которой она забита.
— А ты и не говорила, что так здорово умеешь с ранами управляться, — замечает мой подопечный.
Я не без раздражения вскидываю глаза:
— Ну нет бы от боли сознание потерять…
— Боль — это хорошо, — отвечает он. — Если больно, значит я жив.
Сила его духа внушает мне восхищение. Я строго напоминаю себе: безнадежное дело привязываться к человеку, который, того и гляди, умрет от ран.
— Не врут люди, — говорю я. — Ты действительно сумасшедший.
Он усмехается:
— Так ты слышала обо мне?
Я закатываю глаза:
— Кто же не слышал о безумце, который облачается в боевое неистовство, как другие в броню, и несется по бранному полю, выкашивая врагов!
Он поудобнее устраивается на подостланном одеяле.
— Ты вправду слышала обо мне, — произносит он с явным удовлетворением. — Ой!
— Извини, но там у тебя грязь и даже камешки.
Некоторое время я тружусь в тишине. Всеблагой Мортейн, и как у столь безобразного человека может быть такая очаровательная улыбка? Сердясь на себя за неподобающие мысли, я тянусь за ножом. Рана воспалена, и гной нужно выпустить.
Рыцарь снова подает голос:
— Ты так и не сказала мне, где так наловчилась раны пользовать.
— Болтай поменьше, — советую я. — Просто лежи смирно и думай о том, чтобы выздороветь поскорей. — Я беру нож. — Путь впереди длинный, а из-за твоего состояния мы, чего доброго, будем еле ползти. Лучше приходи в чувство, пока нас вовсе не поймали.
Чудище мрачно хмурится. Я чувствую на себе взгляд тюремщика. Остается лишь гадать, какие догадки породило у него мое посещение застенка вместе с Юлианом.
— Ты что-то скрываешь, — говорит рыцарь.
«Лишь правду о себе», — мысленно отвечаю я, а вслух говорю:
