выбросить из головы и не прислушиваться к собственному самочувствию. Пришла на прием к врачу только через три месяца. К этому времени рак распространился дальше, появились метастазы. – Мама отворачивается и смахивает струящиеся по щекам слезы. – В том, что у твоего папы случился инфаркт, я винила прежде всего себя, потому что знала, что толчком послужил поставленный мне страшный диагноз. Он просто не смог это пережить…
Мама встает и уходит обратно в гостиную. Прижавшись лицом к стеклу, она задумчиво смотрит в окно.
– Но почему ты ничего мне не сказала? Я бы могла помочь… Тебе не пришлось бы справляться со всем этим в одиночку…
– Теперь я это понимаю. – Она поворачивается ко мне лицом и прислоняется к стене. – Но тогда я находилась на стадии отрицания. Отрицания и гнева. К тому же, наверное, надеялась на чудо… Не знаю… Дни незаметно превращались в недели, а недели – в месяцы… Время летит так незаметно. Три недели назад я начала повторный курс химиотерапии.
– Но это ведь хорошо, да? – спрашиваю я, вставая со стула. – Раз тебе делают химию, значит есть шанс, что она поможет?
– Нет, Лейк… Это не лечение, они просто пытаются снять боль – больше мне уже ничем не помочь.
У меня подкашиваются ноги. Упав на диван, я закрываю лицо руками и рыдаю. Поразительно, сколько в одном человеке помещается слез! В одну из ночей после смерти папы я так много плакала, что мне стало казаться, будто я слепну. Я даже залезла на свою страничку в Интернете и написала: «Можно ли выплакать глаза?» Однако, как показывает практика, рано или поздно человек все равно засыпает и перестает плакать, а тело в это время получает необходимый отдых. Так что глаза выплакать невозможно, даже если очень захотеть.
Я прижимаю к глазам носовой платок и стараюсь глубоко дышать, чтобы прекратить наконец рыдания. Надоело плакать.
Мама садится рядом, обнимает меня, и я прижимаюсь к ней всем телом. Сердце болит за нее. За нас. Я держу ее крепко, боясь отпустить хоть на секунду. Я не могу отпустить ее.
Она вдруг начинает кашлять, резко отворачивается, встает и буквально задыхается не в силах остановиться. Господи, она действительно тяжело больна! Как я могла не замечать этого? Щеки совсем ввалились, волосы поредели… Я с трудом узнаю ее. Я так упивалась собственным горем, что даже не замечала, как тает от болезни моя мама!
Приступ наконец проходит, и мама снова садится на свое место за барной стойкой.
– Сегодня вечером скажем Келу. Бренда подъедет к семи часам, она хотела присутствовать, потому что ей предстоит стать его опекуном.
Я смеюсь. Ведь она шутит – правда? Но вдруг понимаю, что это серьезно, и резко осекаюсь.
– В каком смысле – его опекуном?!
– Лейк, ты еще учишься в школе, тебе скоро в колледж. – Мама смотрит мне прямо в глаза с таким выражением, будто это я несу чушь, а не она. – Я не ожидаю, что ты бросишь все ради брата. И не хочу этого. У Бренды есть опыт в воспитании детей, она с радостью возьмет Кела. Да и ему Бренда нравится.
Мало мне того, что уже пришлось пережить за этот год, так теперь еще и это! Как она может такое говорить?! Я просто в ярости!
Вскочив со стула, я хватаю его за спинку и с такой силой швыряю на пол, что сиденье отлетает в сторону. Мама хмурится, я подбегаю к ней и, тыча пальцем ей в грудь, ору так, что начинает саднить в горле:
– Она не получит Кела!!! Ты не посмеешь отдать ей МОЕГО брата!!!
Мама пытается успокоить меня, кладет руки мне на плечи, но я уворачиваюсь.
– Лейк, прекрати! Прекрати! Ты еще в школу ходишь! Даже в колледж еще не поступила! Что прикажешь мне делать?! У нас больше никого нет! – кричит она, шагая за мной к двери. – У меня никого больше нет, Лейк!
