Мир по дороге

поднялись три светлые тени. Улыбчивый мальчик держал за руки мужчину и женщину, готовясь взойти вместе с ними по серебряным ступеням лунной тропы.

– Матерь Луна! Чудо, – одними губами выдохнул жрец и тихо сполз на колени.

Сына в рудник проводив, горемычная мать
Скоро сама позабыла, зачем ей дышать.
Вымела мусор – и тихо присела в углу,
Голову с рабской серьгой опустив на метлу…

Так, как сейчас, Иригойен не пел ещё никогда. Счастлив тот, кто, проведя всю жизнь в храме, один раз услышит пение столь возвышенной силы. Стражники опускались на колени, снимали шлемы с голов. Понимая, что до схватки уже вряд ли дойдёт, Волкодав посмотрел на гимнопевца и увидел, как на последних строках изменилось его лицо. Оно словно бы утрачивало бремя плоти, лучась собственным светом.

Там, где по чёрному бархату жемчугом шьют,
Трое скитальцев нашли долгожданный приют.
Три серебристых дорожки по тёмной воде —
Прочь от неправды и горя, от злобы людей.
Дальше и дальше, сливаясь в сверкающий мост
К вечному небу в прохладном сиянии звёзд.
Чашу страданий земных опорожнив до дна —
К вечному Небу, где правит праматерь Луна!

Иригойен улыбнулся, запрокинул голову и стал валиться навзничь. Волкодав шагнул к нему. Подхватил на руки…

Три светлые тени уносились в лунную высоту, и с ними, обнимая, напутствуя, даруя крылья лететь, восходила четвёртая.

– Как по-твоему, удержится Марий Лаур на Золотом Троне?

В северном Нарлаке, в предгорьях Засечного кряжа, ещё лежал снег, но кругом сосновых стволов уже наметились лунки, солнце ощутимо грело подставленное лицо, и каждый день всё увереннее пели синицы.

– Может, и усидит, – сказал Волкодав. – Он полководец. Значит, сумеет сделать из подданных единое тело. А сам – станет сердцем.

Мать Кендарат повернула другим боком хлебные колбаски, запекавшиеся над углями.

– Дальше на север я с тобой не пойду, – сказала она. – Не хочу смотреть, как ты превращаешься во вторую Катим.

Волкодав молча поднял глаза.

– Ты уже почти превратился в неё, – вздохнула жрица. – Ненавистью нельзя жить, она бесплодна…

Венн долго молчал. Я знаю это, мать Кендарат. Я не живу ненавистью. Я люблю. Свою семью.

– В нашем роду было двадцать восемь женщин и тридцать мужчин, – глухо выговорил он затем. – Теперь нас больше нет.

– Есть ты, – сказала мать Кендарат.

– Нет. Меня тоже нет.

Жрица долго молчала. Потом спросила:

– Помнишь то дерево в Халисуне?

Волкодав медленно кивнул, глядя мимо неё. Сегодня он наконец-то увидел, как жрица разводит огонь. Она лишь подносила руку к растопке, на мгновение сосредотачивалась – и пламя возникало само.

– Степная река изменила течение, и дереву перестало хватать влаги, – погладив пригревшегося на коленях Мыша, сказала мать Кендарат. – Оно могло поискать для себя подземной воды, но поступило иначе. Оно простёрло длинный корень следом за отступившей рекой и выпустило росток. Мы застали прежние