Всё-таки Мицулав слово за словом вытянула из него правду о том, что на глине может поскользнуться не только человек, попавший под дождь. После чего рассудила:
– Если впрямь дойдёт до беды, люди могут решить, что это ты, пришлый человек, не в добрый час молвил. Не все же знают тебя, как я, ещё коситься начнут. Я просто поделюсь с женой Бизара и другими соседками, мол, плохой сон увидела и на всякий случай узелок собрала…
Утром вода бежала уже вовсю, изливаясь в просторные, хорошо обожжённые чаши, установленные на каждой улице. Вода была ещё очень мутной, на дне чаш быстро скапливалась грязь, её в охотку вычёрпывали, и вроде бы тяжёлая однообразная работа казалась радостной и приятной.
Кермнис Кнер по-прежнему ездил то к плотине, то наверх, ожидая нового торжества своих вычислений. И торжество состоялось. Точно в предсказанный срок по ту сторону пустоши вновь надрывно застонал древний цорат и поплыли по кругу успевшие рассохнуться бадьи. Река полилась через плотину, сбрасывая излишек воды. Струи, бившие в уличные чаши, с этого времени перестали набирать силу. Всё шло как надо.
– Доволен ли ты, наместник? – прилюдно обратился к вейгилу аррант.
– Доволен, – глядя, как между садами и зольниками наполняется рукотворное озеро, ответил вейгил.
Если верить слухам, плата, честь честью отсчитанная зодчему, едва не проломила дно телеги, запряжённой мохноногими тяжеловозами. Кермнис Кнер с помощниками и охраной сели в сёдла и выехали на дорогу, увозя с собой благопожелания всей Дар-Дзумы.
Гончары, вернувшиеся к станкам и печам, спорили за работой, следовало ли разобрать ставший бесполезным цорат. Или пусть его скрипит, пока сам не развалится?..
Языкатые соседки потихоньку посмеивались над Мицулав.
Кажется, один Волкодав то и дело просыпался ночами, ожидая далёкого подземного гула. По его убеждению, вейгилу следовало бы удержать арранта в городе до окончания осенних дождей, но кто ж его спрашивал?..
Как водится, беды дождались совсем не с той стороны, откуда чаяли.
Однажды утром Шишини послала сына отыскать Иригойена. Она хотела показать халисунцу только что остывшее после обжига блюдо. Молодая женщина сама выгладила его на отцовском кругу и, не имея денег на краски, несколько дней сидела над блюдом с маленькими писалами, выточенными из косточек желтослива. На ночь – опять же отцова наука – она кутала работу влажным тряпьём, чтобы не пересохло нежное тесто.
Теперь все видели, что Шишини перенесла на блюдо письмена Иригойена, слагавшиеся в молитву Луне. И получилось у неё до того ловко, что в глине явили себя и Луна, и молящийся человек, вдохновенно простёрший к Ней руки. Шишини умудрилась передать трепетные пламена кругом ладоней и головы, говорившие о предельном напряжении духа. Она даже дерзнула наметить черты божественного лика, придав им выражение великого понимания, мудрости и заботы…
Мастер-горнушник, лысый и словно иссохший от постоянного жара, тоже, как выяснилось, ходил послушать халисунского гимнопевца. Блюдо так понравилось ему, что он сам покрыл его тонкой поливой, обжёг и не взял причитавшихся денег. Зато посоветовал Шишини сделать ещё десяток таких же: «И сам куплю, и перед друзьями похвастаюсь!»
Сейчас Иригойен с другими парнями вычерпывал муть из уличной чаши. Налюбовавшись маминой работой, Ирги вприпрыжку выскочил со двора… Но только затем, чтобы сразу махнуть обратно прямо через щербатый забор.
– Мама!.. Бабушка!.. Его стражники увели!..
Он так кричал, что на заднем дворе Кан-Кендарат выпустила корчившегося на земле Волкодава.
– Какие стражники? Куда?
– К вейгилу на суд…
Мицулав сразу вспомнила, как уходил муж, и схватилась за сердце. Десять лет назад всё было в точности так же. Среди бела дня и безо всякой вины. И пропал. И не доищешься правды…
