положению. Он выставил еще и бутылочку вина – легкого, хмельного и опять-таки очень качественного.
– Вскоре после того, как ты покинул Небо, мать прислала письмо, намекая, что я мог бы вернуться, – сказал Дека, усаживаясь напротив меня и тоже отправляя в рот кусочек. Проглотив, он печально усмехнулся. – Я объяснил в ответ, что предпочел бы остаться здесь, пока не завершу некоторые исследования.
Такая дерзость заставила меня от души расхохотаться.
– Ты выдал ей, что вернешься, только когда сам того захочешь и будешь готов? И она не попыталась принудить тебя?..
– Нет. – Дека помрачнел еще больше. – Но заставила Шахар написать мне и задать тот же вопрос.
– И что ты ответил?
– Ничего.
– Ничего?
Он откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу, поигрывая стаканом вина. Мне не понравилась его поза – уж очень она напоминала Ахада.
– Нужды не было. Письмо Шахар было скорее предупреждением. Оно гласило: «Говорят, обычный курс обучения в „Литарии“ составляет десять лет. Полагаю, ты наверняка закончишь свои исследования за этот срок?»
– Звучит так, словно тебе назначили крайний срок.
Он кивнул:
– Два года, чтобы закруглиться здесь и вернуться в Небо, или, несомненно, согласие матери на мое возвращение иссякнет. – Он развел руками. – Сейчас я как раз на десятом году.
Я подумал обо всем, что он мне показал и рассказал. Новая и странная магия, которую он сам разработал. Его обет стать личным оружием Шахар…
– Значит, ты возвращаешься.
Он пожал плечами:
– Я покидаю «Литарию» через месяц. Скорее всего, приеду домой в середине лета.
Я нахмурился:
– Два месяца на поездку? – «Литария» была независимой территорией среди сонных пахотных угодий провинции Виру, что на юге Сенма. (Ее независимость объяснялась просто: если магия когда-нибудь разнесет школу в клочья, погибнут лишь несколько фермеров.) До Неба отсюда было не так уж и далеко. – Ты же писец. Начерти сигилу врат.
– Мне нет нужды что-то рисовать. У «Литарии» есть постоянно действующие врата, которые можно нацелить на Небо. Но прибыть туда через врата – значит дать повод думать, будто я опасаюсь покушения. Семейная гордость, знаешь ли… Ее тоже надо учитывать. И, что еще важнее, я не хотел бы просочиться в Небо тайком, точно нашкодивший пес, которого пустили обратно в дом…
Он сделал глоток из стакана. Его глаза над стеклянным ободком были темными и смотрели холодно. Я и не думал, что когда-нибудь увижу у него такой взгляд.
– Пусть мать и все остальные увидят, что им угодно было создать, отправив меня сюда. А если они не пожелали любить меня… Что же, страх – вполне приемлемая замена любви.
Я на некоторое время утратил дар речи. Передо мной сидел совсем не тот Дека, какого я помнил. Но ведь он уже не дитя, а ума у него хватало всегда. Он не хуже меня знал, что его ждет в Небе. И я не мог винить его за то, что он ожесточился, готовясь к возвращению. И лишь в глубине души скорбел о том милом мальчике, с которым познакомился когда-то.
По крайней мере, он не стал таким, каким я боялся его увидеть: чудовищем, достойным лишь смерти.
Пока не стал…
Я молчал, и Дека посмотрел на меня. Его взгляд длился чуть дольше, чем следовало. Ощутил ли он мою тревогу? Желал ли он, чтобы я встревожился?
