только и мог родить мой смертный рассудок.
Передо мной, вздымаясь над равниной, высился дворец. Правда, он не стоял, а невозможным образом лежал на боку. Он был весь серебряный и черный, он не вписывался ни в один стиль зодчества смертных, но тем не менее содержал намек на каждый из них. Детали фасада порождали трудноописуемые, бесформенные тени. Не реальность, а сущая кажимость. Внизу же, в зеркале, вместо отражения блистала противоположность этого дворца: белизна и золото, непохожее подобие, куда больше реальности, но меньше воображения. И во всем этом тоже был смысл, впрочем вполне очевидный: господствующий черный дворец, а белый – всего лишь образ. Серебристая поверхность зеркала отражала, уравновешивала и разделяла их. Я раздраженно вздохнул. Неужели я уже стал утомительным приверженцем буквальных смыслов, подобно большинству смертных? Какое унижение.
– Ты боишься? – спросил голос у меня за спиной.
Я вздрогнул и начал поворачиваться.
– Нет! – рявкнул говоривший, и в его голосе звучала такая власть – над реальностью, над моей плотью, – что я немедленно замер. Вот теперь мне и впрямь стало страшно.
– Кто ты? – спросил я.
Голос казался мне незнакомым, но это ничего не значило. У меня насчитывались многие дюжины братьев, и все они могли принимать любой облик по своему выбору. Особенно здесь.
– А почему это так важно?
– Потому что хочу знать, понятное дело!
– Зачем?
Я нахмурился:
– Что вообще за вопросы? Мы же родня! И я хочу знать, кто из моих братьев вознамерился меня до смерти напугать!
И не только вознамерился, но и преуспел. Другое дело, я нипочем бы в этом не сознался.
– Я – не один из твоих братьев.
Я снова нахмурился, не в силах ничего понять. Лишь боги могли посещать державу богов. Он что, лжет? Или я слишком приблизился к смертным и уже не могу сообразить, что он имел в виду?
– Может, мне тебя убить? – осведомился незнакомец.
Я пришел к выводу, что он молод, хотя по большому счету мои суждения никакого значения не имели. А еще он говорил удивительно мягким голосом. Даже когда изрекал свои странные недоугрозы. Рассержен ли он? Похоже на то, хотя уверен я не был. Его голос не нес в себе никакого чувства – как острое холодное лезвие.
– Не знаю. А что, меня нужно убить?
– Я бо?льшую часть жизни прикидывал, как бы это проделать.
– Вот даже как. Похоже, мы с тобой с самого начала крепко рассорились.
Такое иногда случалось. Я долго старался быть правильным старшим братом, навещал после рождения младших родственников, помогая им пережить их первые, самые трудные столетия. С некоторыми я дружил до сих пор. К иным с первого взгляда испытывал лютое отвращение. Бывало и наоборот: кое-кто сразу начинал ненавидеть меня.
– Да, – подтвердил он. – С самого начала.
Я со вздохом сунул руки в карманы.
– Должно быть, это непростое решение, иначе ты уже перешел бы к делу. Не знаю, чем я так тебя рассердил, но одно из двух: либо все не слишком серьезно, либо это было нечто воистину непростительное!
– Вот как?
Я пожал плечами:
– Если все действительно обстояло настолько ужасно, ты бы не трепал языком, рассуждая, убить меня или нет. Если бы я причинил тебе нечто непоправимое, то никакая месть уже не утолила бы твой гнев. В этом случае убивать меня было бы просто бессмысленно. Итак, что из двух?
