черном плаще и грязных сапогах.
Незнакомец подошел к стойке, за которой стоял хозяин, выпростал из-под куртки распятие, прижал к губам и произнес:
– Крест вашему дому.
А крест-то был не простым, а серебряным, с вставленным в него красным камушком, отметил хозяин таверны Хенлин, целуя свой оловянный крестик в ответ. И не на бечевке или кожаном шнуре, а на серебряной цепочке затейливого плетения.
– Чего пожелаете, господин? – спросил хозяин таверны уже приветливее, – изысканное серебряное распятие вызвало уважение к его владельцу.
– Вина, – ответил незнакомец, показывая серебряную же монету.
Хенлин вмиг смекнул, что вином дело не ограничится, – за такую монету этот рыцарь потребует кое-чего еще. Например, хорошо поджаренного каплуна и сыра со свежим хлебом, стойло для коня, лучшую комнату на ночь и девку. А еще, может даже, полную кадушку горячей воды, купанием сейчас многие балуются.
– Дора! – прикрикнул он на служанку, что перемигивалась с торговцем, сидевшим за дальним столом. – Дора, вина господину! Что-нибудь еще? – спросил Хенлин, угодливо поворачиваясь к рыцарю и выжидающе глядя на серебряную монету, которую тот пока не собирался отпускать.
– Да, уважаемый, требуется твоя помощь, – чуть прищурив серые, слегка раскосые глаза, ответил рыцарь. – Мне нужно кое-что узнать, и если ты поможешь, то монета твоя.
Что-то загрохотало на кухне, рыцарь повернул голову на шум – и тут хозяин таверны увидел на шее у незнакомца несмываемый знак солнца с крестом внутри. Символ езуитов, самого страшного из пяти Орденов святой церкви-Экклезии. Хенлин невольно вздрогнул. О «мечах езуитов», рыцарях, состоявших на службе Ордена, слухи ходили самые разные, но только не добрые.
Грохот на кухне утих, рыцарь снова повернулся к хозяину таверны и положил монету на стойку. Но теперь Хенлин рассказал бы все, что знает, уже и не за серебро, а задаром. И того, что не знает, – тоже.
– Я ищу девушку по имени Эльма Шейлер.
Слова еще не успели растаять в воздухе, как на рыцаря напали. Одновременно, с двух сторон. Кряжистый конюх рванулся справа, на ходу вытягивая из-за пояса свернутый кнут, а мосластый нескладный паренек, что был у Хенлина на побегушках, бросился слева, неловко сжимая в руке кухонный нож.
Пронзительно завизжала служанка Дора, а сам Хенлин в ужасе прикрыл глаза. Потому и не увидел, как рыцарь коротким движением вначале ушел от длинного жала кнута, а затем резко крутанулся на месте и отправил мальчишку на пол тяжелой оплеухой. Тот ударился головой о деревянную стойку и, всхлипнув, затих; нож выпал из разжавшейся ладони.
Тем временем конюх уже добежал до незнакомца и, отшвырнув кнут в сторону, бросился на рыцаря с рычанием и бешенством в глазах. Однако гость не пытался отражать тяжелые удары и даже не потянулся к висящему на поясе мечу. Собранный, чуткий и настороженный, он уверенно уходил от яростных и потому слепых атак. Дождался, когда конюха занесет в сторону собственный же бешеный удар, и, ловко ухватив нападающего одной рукой за плечо, а другой за ремень на поясе, направил его прямо в стену. Конюх тяжелой грудой осел на полу. Встряхнул головой, что-то промычал и попытался подняться. Но рыцарь решил не ждать, когда тот встанет на ноги, – подошел к оглушенному конюху и с силой пнул его прямо в лицо. Тот сразу затих.
Хенлин приоткрыл глаза, увидел, что конюх и мальчишка валяются бездыханными на полу, и тяжело вздохнул. Вот бедолаги!
– Хозяин, что же это у тебя на гостей бросаются? – тихо спросил рыцарь.
«А дыхание-то у него даже не сбилось», – заметил Хенлин и дрогнувшим голосом ответил:
– Это все потому, что вы вслух ее имя сказали.
