— Почему логично?
— В Рамади — сердце мятежа. И там же, по слухам, скрывается Абу Назир. — Демпси прошептал Кэрри на ухо: — Центральное командование планирует в Рамади крупную операцию.
— Когда? — также шепотом спросила Кэрри.
— Скоро. Времени в обрез.
— То есть Абу Назира и Абу Убайду никто не видел? — уточнил Верджил.
— Говорят, если встретишь их, — вставил Уарзер, — можешь прощаться с жизнью.
Демпси огляделся с видом опытного заговорщика.
— Ну, что дальше? — спросил он. — Едем в Абу-Грейб и допрашиваем Аммара?
— Нет, — ответила Кэрри. — В Рамади.
— Простите,
— В Багдаде тоже неспокойно, — возразил Верджил.
Уарзер взглянул на Кэрри и Верджила темно-карими глазами.
— Багдад — это ничто. Вот в Рамади действительно страшно. Там смерть.
— Выбора нет, — ответила Кэрри. — Мне надо поговорить с семьей пленника.
Демпси улыбнулся.
— Каждую минуту вас таких прибавляется.
— Каких таких? — спросил Верджил. — Дебилов?
— Хуже, — по-прежнему улыбаясь, ответил Демпси. — Оптимистов.
Через открытую балконную дверь в номере Кэрри видела огни моста Четырнадцатого июля над рекой Тигр. Половина города на том берегу лежала, погруженная во тьму — электричество часто и надолго пропадало. Сама река змеилась в лунном свете серебристой лентой.
Из-за пределов «Зеленой зоны» раздался хлопок взрыва и стрекот автоматной стрельбы. Тьму, как во сне, пронзили красные пунктиры трассирующих пуль. Стрельба прекратилась и зазвучала вновь. Здесь она была столь же обычным делом, как в Америке рев полицейских сирен или шум уборочной машины.
В голове стоял все тот же вопрос: что скрывал Филдинг? Зачем убил себя?
Зачем вообще люди себя убивают? Зачем отец пытался покончить с собой? И где сейчас этой ночью мать? Не был ли ее побег из семьи попыткой самоубийства — убийства собственной прошлой жизни? Не потому ли она ни разу после не попыталась связаться с детьми? Саул прав: все мы что-то скрываем.
Когда отец стал принимать клозапин, он попытался снова влиться в семью. Оказалось, Кэрри и не знала Фрэнка Мэтисона. Того Фрэнка Мэтисона, который воевал во Вьетнаме, — об этом Кэрри пронюхала, найдя в коробке фото отца: без рубашки, с винтовкой, совсем молодой и тощий, Фрэнк позировал на опушке в джунглях, в компании двух друзей-сослуживцев; укуренные непонятно чем, они лыбились в объектив камеры. Кэрри заново открыла для себя Фрэнка Мэтисона, за которого вышла их мать. Отец перебрался к Мэгги и, принимая лекарство, вроде бы вел себя хорошо.
— Он хочет с тобой повидаться, — говорила Мэгги. — Ему надо помириться. Это поможет ему скорее поправиться.
— Поправиться? Ему?! — огрызнулась Кэрри. — А мне?
Она всеми силами избегала Фрэнка: встречая его у Мэгги, Кэрри просто говорила: «Привет, пап» и «Пока, пап». Она никак не могла забыть ужасного детства, беспорядочные метания между бессвязной болтовней и молчанием. Отец, может, и выглядел нормальным, но она-то знала: безумие в нем затаилось. Стоит расслабиться — и оно тут же выскочит наружу.
А что же с ней самой? С ее безумием?
Черт подери, надо выпить. И врубить джаз.
Стоило включить айпод, как в дверь постучали.
На пороге стоял Демпси: в форменной рубашке и брюках, совсем пьяный (догнался после загородного
