Дергач закурил и перевел разговор на другую тему. Несмотря на заскоки и болтовню не по делу, был он парень добродушный и нес порой сам не зная что. Сейчас он рассуждал о звездах и предсказывал, что фрицам под Сталинградом скоро вломят как следует.
– Не трепись. Пока нам вламывают, – отозвался из темноты сигнальщик Валентин Нетреба. – Батарею вон разнесли и катер чуть не разбили. Мой помощник погиб. Хороший парень был, душевный. И второй матрос в госпитале умер.
Костя вспомнил, как Василий рассказывал про свою семью. У него ведь подруга в Астрахани ребенка ждет, и Дергач часто ей пишет, получая ответы. Говорит, что после войны обязательно женится, не бросит их.
Ступникову было девятнадцать. Скоро двадцать стукнет, если доживет. В этом возрасте ждут от подруг не только поцелуев. И Костя втайне надеялся на большее. Но девчонка не была искушена в любовных делах. Она по-детски переживала за него, ждала каждый вечер свидания и едва не плакала, когда Ступникова ставили на дежурство. Сидела неподалеку от катера и вздыхала, пока ее не прогонял часовой:
– Иди, иди, Надюха. Тут нельзя посторонним.
– Какая ж я посторонняя? – наивно удивлялась Надя. – Скажете такое!
– Своя, своя, – успокаивал ее часовой. – Все равно иди. Костя у пулеметов дежурит, а ты маячишь тут.
– Ну ладно, тогда я пошла, – помявшись, объявляла Надя. – Косте привет передай.
– Завтра сама передашь.
На следующий день вечером гуляли по лесу и вспоминали довоенную жизнь. Отец Нади, железнодорожный мастер, был призван весной, получили от него два письма, что он командует ротой в ремонтно-строительном батальоне, ну а с августа писем почти никому не приходило.
– Нам повезло, – рассказывала Надя. – Дядька в речпорту работал, мы сумели эвакуироваться. Что в городе творилось, просто ужас. Когда самолеты появились, никто не понял, что это немцы. Они круг сделали и с левого берега налетели. Тревогу каждый день объявляли, никто уже внимания на эти сигналы не обращал. А в тот день, 23 августа, самолетов несколько сотен налетело. Схватили, что смогли, и бегом к Волге. Нас четверо было: мама, я, младшая сестренка и бабушка. Бежим, а вокруг все горит, темно, как поздним вечером. Впереди еще одна семья бежала, вдруг что-то засвистело и сразу взрыв. Мама нас на землю повалила, а на месте тех людей воронка дымится, раскрытый чемодан валяется… и еще оторванная рука.
– Не надо, – обнял ее за плечи Костя. – Главное, вы все живы.
– Не говори со мной, как с ребенком. Такое не забудешь. Возле причалов толпа, тысячи людей. Дети плачут, женщины кричат, на сходни лезут. И тут сверху сбросили бомбу, наверное, с полтонны. Прямиком в толпу. Что там творилось! Какое-то месиво ужасное, и вода красная у берега. А в ней панамки и белые шляпки плавают, помнишь, модные такие?
– Фашистов через Волгу не пропустят. Успокойся…
– Их и разбить за считаные недели в прошлом году обещали. А полстраны уже заняли. В газетах хвалятся, как их бьют, а город они ведь взяли. Осталась полоска, которую не сегодня так завтра прорвут. Мне семнадцать, а кажется, за эти месяцы я вдвое старше стала. Надоела эта ложь, болтовня пустая. Каждый день толпы новобранцев прибывают. Молодые, многим, наверное, и восемнадцати нет. Кто в военной форме, кто в домашнем тряпье, все худые, напуганные, а в небе фашисты носятся. Думаю, ну что они против фрицев сделают? Их сначала подкормить да научить чему-то надо, а всех одной толпой к причалам гонят и в Сталинград. Я и винтовок у многих не видела. Вот они там навоюют!
– Надюха, брось такие разговоры. И себя и мать подведешь.
– Я сейчас ничего не боюсь. За тебя и родных только переживаю. Мы буксиры, баркасы чиним, знаем, что на переправе творится. Ночами напролет на ту сторону этих мальчишек везут. И почти все там остаются.
Косте стоило большого труда успокоить Надю:
