шевелитесь, отходить сейчас будем.
Хрустя сапогами по льду, подступил майор-военврач:
– Возьмите раненых хоть человек двадцать. Доходят люди. Их в госпиталь срочно доставить надо.
– Не могу, – покачал головой Морозов. – Мне хоть какой-то запас хода для маневра нужен. Детей везу. – И чтобы прекратить бесполезный спор, дал команду отчаливать.
Боцмана Валентина Нетребу дергал за штаны мальчишка лет шести:
– Дяденька матрос, дай сухарик!
– Сейчас сладким чаем поить всех будем с сухарями.
Но через пять минут стало уже не до чая. С правого берега, как всегда, вели обстрел орудия и минометы. Морозов приказал дать полный ход и сам встал за штурвал, одновременно отдавая команды в машинное отделение. Мичман уже хорошо изучил привычки немецких артиллеристов и обладал интуицией, которая часто спасала катер.
– Уменьшить ход!
Винты работали, поднимая за кормой бурлящий вал. Скорость резко упала, а два снаряда рванули на том месте, где мог оказаться «Смелый» с его прежней скоростью. Звякали осколки, по палубе металось несколько женщин и мальчишек, которых не удалось загнать в трюм.
– Убрать с палубы лишних! – кричал Морозов. – Перебьют, в бога мать!
Валентин Нетреба, санитар Максим Скворцов и еще двое матросов ловили растерянных напуганных людей, бесцеремонно заталкивали в трюм.
– Тут темно! Страшно! – молотил кулаком по металлу и рвался кто-то наверх.
– Зато безопасно.
Снаряд ударил рядом с бортом. Взрывной волной катер повалило на левый борт, леерное ограждение возле рубки перебило и скрутило петлей. Снизу кричали десятки голосов, звали на помощь. Устойчивый катер снова встал на киль, а в трюм нырнул санитар Скворцов.
Отчасти помогал туман, хоть и не слишком густой, но размывающий силуэт судна. Костя развернул башню стволами к берегу, но Морозов отдал категоричный приказ огня не открывать.
– Ничего мы этим батареям не сделаем, – бормотал он, выворачивая штурвал. – Только себя вспышками выдадим. Еще метров пятьсот, и они нас в тумане потеряют.
Но снаряды продолжали падать, хотя и не прицельно. Скворцов накладывал шину на сломанную руку одной из женщин и материл ее, не стесняясь детей:
– Чего ты, клуня, по палубе металась? Нашла на задницу приключение. Теперь будешь с гипсом ходить.
– А где мне его наложат? – спрашивала напуганная женщина в обрезанном мужском пальто.
Вокруг нее жались две девчонки лет десяти-двенадцати, закутанные, как колобки. Обе шмыгали носами, а одна, которая постарше, спросила Скворцова:
– Дяденька доктор, маманя не умрет?
– Нет, не умрет. Под Красной Слободой санбатов хватает, найдете какой-нибудь. Загипсуют твоей матери руку, не откажут.
Морозов привел катер не к причалам, где всегда падали снаряды, а в небольшой затон.
– Здесь безопаснее, – объяснил беженцам мичман. – И перекусите перед дорогой.
Чай пили из кружек, мисок, котелков, макая туда сухари. Электрик наладил в трюме и кубрике свет, плотно закрыв иллюминаторы. Даже при тусклом свете было видно, как истощены люди. Глаза ушли глубоко во впадины, кожа была землистого, неживого цвета. Видя, как быстро исчезают сухари и чай, Морозов спросил боцмана Нетребу:
– Там у тебя еще тушенка, кажется, была? Тащи сюда.
Съели тушенку, еще какие-то консервы, остатки флотской каши, стали собираться в дорогу.
– Спасибо вам, товарищи моряки, – кланялись женщины. – Думали, пропадем там.
– Бросьте кланяться, – раздраженно отмахивался Морозов. – За что нас благодарить? Что детей в подвалах на всю осень оставили? Так уж хорошо воюем.
