– Мне нужно выйти, – сказал вдруг до сих пор молчавший Копылов и, быстро поднявшись, выскочил из кабинета.
– С чего вы взяли, что это Есения? – выкрикнул Леонид и, привстав со своего места, схватил Круглова за грудки и принялся его трясти: – Где она? Покажите мне ее!
Круглов, видимо, не ожидавший от него таких действий, сначала опешил, а потом, крепко взяв его за руки и заставив разжать пальцы, усадил на место.
– Успокойтесь! – с деланным участием сказал он. – Хотите, я вам воды налью?
– Не хочу я никакой воды! – простонал Леонид. – Я хочу видеть Есению! Зачем вы меня мучаете, ну скажите, что вы ошиблись! – и, ухватившись за эту мысль, он воскликнул: – А, может быть, вы и в самом деле ошиблись? Ведь тело сильно обгорело… Почему вы так уверены, что это Есения?
– Леонид Аркадьевич! Я понимаю ваши чувства, но возьмите себя в руки, – сказал ему Круглов. – На теле погибшей были особые приметы, ее опознали врачи клиники, да и стоматологическая карта не оставила сомнений.
– Какие еще приметы?! Посмотрите, тело-то обгоревшее! – воскликнул Леонид, ткнув пальцем в фотографию. – Как ее могли опознать?!
Круглов молча достал еще одну фотографию и положил ее рядом с предыдущей.
На этой фотографии крупным планом была изображена нога трупа, почти не тронутая огнем.
Леонид застыл, глядя на темное пятнышко, четко выделяющееся на колене трупа. У него было ощущение, что его ударили поддых. Он так часто любовался необычной родинкой на правом колене Есении, что не спутал бы ее ни с чем другим. В один пронзительный миг он понял, что надеяться больше не на что – Есения, действительно, погибла.
Леонид смотрел на фотографии ее останков и чувствовал, как этот момент разделяет его жизнь на две половины – на
– Когда это случилось? – тихо спросил он.
– В тот же день, как вы приехали, – ответил Круглов. – Ее нашли вечером в одном из заброшенных складов у Варшавского вокзала.
– Кто это сделал?
– Это глухарь, Леонид Аркадьевич. Вряд ли мы найдем убийцу… Похоже, она попала к бомжам. Вскрытие показало, что она перед смертью хлебнула «льдинки»[6], а потом ее, видимо, ударили по голове и, облив той же «льдинкой», сунули в костер.
– За что? – сдерживаясь из последних сил, чтобы не закричать, спросил Леонид.
– Кто знает? – покачал головой Круглов. – Судя по тому, что ее сумка была выпотрошена и брошена тут же, а на теле мы не обнаружили никакой одежды, ее просто ограбили.
– Вы нашли ее сумку?
– Да, вот посмотрите, – сказал Круглов и показал ему снимок.
Леонид тут же узнал сумочку Есении, которую она обычно носила с собой через плечо.
– Где я могу увидеть ее… тело? – спросил Леонид, чувствуя, как отчаяние начинает захлестывать его.
– Ее уже кремировали…
– Как? Когда? – вскинулся Леонид.
– Позавчера.
– А урна?
Круглов устало посмотрел на него:
– Леонид Аркадьевич, какая урна? Вы что не знаете, что в крематории собирают общий пепел, раскладывают его вперемешку по урнам и выдают родственникам. Где и чей там пепел – не разберешь. А у Ольги родственников нет, урну получать было бы некому. Так что могилой ей – весь белый свет…
Этого Леонид уже вынести не мог.
Голову вдруг пронзила такая боль, что он испугался, что она сейчас лопнет. Как в тумане он вытащил из сумки бутылку «Наполеона», которую нес Копылову, и сорвав пробку, прямо из горлышка стал пить, пытаясь заглушить эту дикую боль и не чувствуя ни вкуса, ни запаха, ни крепости коньяка.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПОБЕГ
Глава первая
Леонид стоял у окна, прижавшись лбом к стеклу и слепо уставившись в черный проем, за которым бушевала непогода. Его затопили события почти пятнадцатилетней давности. Он увидел их так ясно, словно это все происходило вчера, и вновь ощутил ужас, вспоминая тот момент, когда перед ним в милиции положили фотографии, убеждая, что это жуткое обгоревшее тело – его Есения…
«А она была жива!.. – потрясенно думал он. – Я же чувствовал, что она была жива, не мог поверить в ее смерть!»
Дед Охмнетыч, с которым Леонид долго переписывался после гибели Есении, умер восемь лет назад, так и не узнав, что ее больше нет. Леонид не стал ему сообщать о ее смерти, чтобы не расстраивать старика, хватит ему и одной Медведушки, и в конце каждого письма всегда передавал привет от Есении. Зная теперь, что Есения тогда осталась жива, Леонид с облегчением перестал укорять себя за этот обман.
«Жива… Значит, они тогда намеренно обманули меня, мерзавцы…» – думал он и чувствовал, что мир на глазах постепенно приобретает другой смысл и звучание.
Перед его мысленным взором вновь встало
Все эти годы Леонид делил женщин на похожих на Есению и не похожих на нее. Но ему так и не встретилась та, которая смогла бы вытеснить образ Есении из его сердца. И теперь он был безмерно рад этому.
Громко хлопнула входная дверь, и Леонид очнулся от своих мыслей. Из коридора послышались шаги. Скорее всего, это была мама, спешащая с Марией Ивановной к неожиданно приобретенному внуку.
Спохватившись, Леонид повернулся к дивану, на котором тихо лежал его сын.
Мальчик молча смотрел на него. Лицо его было серьезным, лишь глаза,
Несколько долгих секунд Леонид всматривался в него, словно боясь окончательно поверить и ошибиться, а потом, шагнув к дивану, сел и, приподняв сына за плечи, крепко обнял его.
– Сынок, с мамой все в порядке? – тихо спросил он, страшась услышать, что с ней могло случиться что-нибудь плохое. Второй раз он не смог бы пережить ее потерю, особенно теперь, после того, как узнал, что она не погибла тем злосчастным летом.
– Мама жива… – словно поняв его мысли, ответил Лёня и робко обнял отца, утыкаясь ему в плечо носом. – Она мне недавно все рассказала…
– Да, да, – прижимая к себе мальчика и гладя его по волнистым волосам, прошептал Леонид и почувствовал, как его глаза начало пощипывать от неожиданно подступивших слез.
Ворвавшиеся в комнату Серафима Ильинична и Мария Ивановна, переглянулись и растерянно замерли на пороге, не зная, что делать и боясь помешать им.
– Сынок… – тихо позвала Серафима Ильинична, робко подходя к дивану.
– Да, мама? – продолжая прижимать к себе сына, Леонид, не стесняясь, поднял к ней мокрое от слез лицо.
Мать, впервые увидев Леонида плачущим, охнула и, сразу как-то до конца осознав, что все сказанное мальчиком – правда, обхватила Леонида и Лёню руками и припала к ним, разрыдавшись.
– Эй, господа-товарищи! – раздался голос Скорой Маши. – А ну прекратите сырость разводить! Мало вам того, что на улице пурга, так вы еще и слякоти решили подбавить! Совсем ребенка простудите!
И она, бесцеремонно растолкав Леонида и Серафиму Ильиничну, освободила из их объятий покрасневшего и взъерошенного Лёню.
– Ну-с, молодой человек, – деловито сказала Мария Ивановна, ощупывая его лоб, – сейчас я тебе доставлю большое удовольствие: можешь показать мне язык и тебе за это ничего не будет!
Лёня, несмотря на высокую температуру и волнение от встречи с отцом и бабушкой, улыбнулся такому предложению и послушно открыл рот.
Повернув мальчика к свету, Мария Ивановна заглянула ему в рот, потом, пощупав миндалины, скомандовала, щелкнув пальцами:
– Ложку!
Леонид и Серафима Ильинична, стоявшие рядом с одинаково счастливыми лицами, одновременно бросились на кухню за ложкой, столкнувшись при этом в дверях.
– Бабушкам – дорогу! – галантно согнулся в полупоклоне Леонид, пропуская вперед Серафиму Ильиничну.
Та, шутливо отвесив ему подзатыльник, быстро сбегала на кухню за ложкой и, вернувшись, отдала ее нетерпеливо ожидающей Марии Ивановне.
Проведя осмотр горла и послушав Лёнино сиплое «а-а-а», звучавшее где-то на уровне баса-профундо, Мария Ивановна сказала:
– Ясно. Ну-ка, разоблачайся – легкие твои послушаю!
Пока Лёня снимал свитер и рубашку, Мария Ивановна держала фонендоскоп, согревая его ладонями и несколько раз жарко дохнув на него.
Леонид вспомнил, как Скорая Маша, приезжая к нему по вызову, всегда так грела «слушалку» перед тем, как прикоснуться ею к его телу. И когда к ним однажды приехал другой врач, маленький Леонид, привыкший к Машиным теплым рукам и инструментам, дико заорал, когда тот приложился ледяным с мороза фонендоскопом к его голой груди. Мама тогда в буквальном смысле спустила с лестницы перепуганного врача, предварительно огрев его фонендоскопом по спине…
– Сима, иди, приготовь раствор уксуса с водой и водкой, все по трети. Нужно парня растереть, чтобы сбить температуру, он весь горит, – сказала Мария Ивановна, внимательно послушав дыхание Лени и простучав его грудь. – В легких пока еще ничего, но бронхи очень невеселые, всхлипывают о чем-то… И горло раскаленное… Прикройся пока, сынок! – она похлопала Лёню по плечу и отошла к столу.
Леонид, стоявший все это время рядом с сыном, взял плед и, расправив его, накрыл им Лёню.
– Спасибо… – благодарно взглянув на Леонида, сказал мальчик и, сделав секундную паузу, вдруг добавил: – …папа.
Этого «папу» услышали все.
Мария Ивановна, перебирающая в принесенном ею чемоданчике какие-то упаковки с лекарствами, и откладывая нужные ей в сторону, повернулась.
