Всем на свете удобно, а ему не очень! Ну да ладно, хозяин – барин!»
Завывая пилой, он принялся «жарить» деду «блинчики». Сам дед Охмнетыч присел на другой чурбан, заложил ногу на ногу, подпер подбородок рукой и умиротворенно наблюдал, как из-под визжащей пилы опадали дрова его любимой формы…
Скоро у Леонида под ногами все было завалено кругляками «деревянной колбасы», он выключил пилу и стал их собирать.
– Где складывать-то будем? – спросил он, оглядываясь.
Дед соскочил со своего чурбана и потрусил в сарай. Там в дальнем темном углу Леониду и пришлось выкладывать поленницу из этих чудных дров. Сарай скоро стал похож на бакалейный магазин, где вот также на прилавке высятся пирамиды рыбных консервов. Леонид почти затосковал по обычной, привычной, нормальной поленнице.
Вскоре он втянулся в работу и опять вернулся мыслями к Есении. Значит, она взяла сумку и уехала. Это плохой знак. Но, с другой стороны, дед говорит, что она была веселая, даже вон того рыжего обормота поцеловала. Леонид косо взглянул на кота, но, представив, как потом Есения всю дорогу отплевывалась от его рыжей шерсти, развеселился.
– Ты чего смеешься, Аркадьич? – с улыбкой спросил дед.
– Да вот – работа радует, – ответил тот и отпилил очередной кругляк.
Варфоломей Игнатьич, привыкший к визгу пилы, потихоньку сполз с дерева и уселся рядом с хозяином, с интересом наблюдая за действиями Леонида. Потом он настолько осмелел, что стал гоняться за кругляками, которые, падая на землю, откатывались в сторону. Работа спорилась.
– Пойду пивка принесу, – сказал дед, – больно жарко сегодня.
И он пошел в дом. Варфоломей Игнатьич поскакал за ним. Вот уж точно – неразлучная пара!
Леонид опять задумался: «Что же делать теперь, где искать Есению? А если она не вернется, разве в Питере я смогу ее найти?…» Ему почему-то стало себя очень жалко.
Но тут вернулся дед с пивом.
– На-ка, Аркадьич, выпей, а то ты как бульдозер без остановки пашешь.
Леонид отключил и поставил пилу на землю. Поясница и плечи давали о себе знать… Выпрямившись, он почувствовал, как они заныли. Присев на чурбан, Леонид взял у деда кружку с пивом.
– Слушай, Аркадьич, а, может, баньку наладить? – спросил дед. – А то ты намаешься и завтрева помирать зачнешь.
– Помирать нам рановато… Банька – это хорошо. А где она?
– Да там, – дед махнул рукой куда-то в сторону, но за кустами все равно ничего не было видно.
Леонид подумал, что не лишним будет обойти весь участок деда – вдруг еще что-нибудь интересное обнаружится.
– А огород с картошкой где?
– А, это не здесь. Надо на поле идти, да тут недалече.
В это время раздался женский голос:
– Дедуля, ты дома? – из-за угла показалась женщина, в которой Леонид узнал дежурную из санатория, оформлявшую его по приезду.
– Вот те раз, ты уже человека припахал! – воскликнула она, останавливаясь и окидывая взглядом «наряд» Леонида. – Он же лечиться да отдохнуть приехал, а ты! И не стыдно тебе, дедуля! Что мы тебе – не помогли бы, что ли?
– Цыц, Раиса! Ох, мне эти пигалицы! Деда корить вздумала! Человек, может, жить без спорту не может – мышцу накачивает, а ты сразу – «припахал»! Квартиру он отрабатывает, за племяшку свою. Она-то в город на экскурсию укатила, да и не ей же дрова пилять!
Раиса хитро посмотрела на Леонида:
– А что же это ваша племянница вас с собой не взяла, вы же хотели активно помогать ей отдыхать?
– Вот заноза! – возмутился дед. – Иди-ка лучше нам пополдничать собери, чем в чужие дела соваться! Варфоломей Игнатьич – проводи!
Кот, давно отиравшийся у ног Раисы, взглянул на деда и, мяукнув, побежал к дому.
– Вот человек, не смотря, что кот! – ласково глядя вслед своему любимцу, воскликнул дед. – А на Раиску ты не обращай внимания, она любит побурчать да поехидничать. От нее и муж потому сбежал в прошлом годе. И мужик-то покладистый, а не выдержал…
Дед, было, загрустил, но потом, вспомнив о бане, опять повеселел:
– Ладно, Аркадьич, пойду огонек раздую, да веники запарю, а ты работай, это полезно. Человек ты здоровый, красивый, тебе не помешает, и мне, старику, польза. Чем с Раиской связываться, лучше своими силами управимся.
Намахался Леонид – будь здоров! Умудрился даже задремать в бане, пока дед охаживал его березовым веничком. Дед вроде пытался растолкать Леонида, а потом, подумав, что тот сомлел, притащил ковшик холодной воды и окатил его с головы до… до одного выдающегося места. Ожил Леонид моментально, с воплем подскочив на полке.
– Фу-у, чтоб тебя! Я думал, ты упарился, а ты тут ухо давишь! – с облегчением воскликнул Охмнетыч. – Первый раз вижу, чтобы под моим веником засыпали!
Действительно, перед тем как задремать, Леонид чувствовал, как дед с «хорошим притиром подметал» его веничком, да видно, интеллигентское тело, умаявшееся на непривычной работе, не выдержало и уснуло.
– Ну ладно, вставай, негоже в бане спать, тут мыться-париться положено, да бабам рожать, – сказал дед.
– Ой ли, Прохор Дмитриевич, и только? А я что-то такие рассказы слыхал… – со смешком намекнул Леонид.
Дед хмыкнул, сел на полок и стал ожесточенно хлестать себя веником по бокам. Намокшие волосы его потеряли свою пушистость и растеклись по голове рудыми подтеками, как будто на него сверху вылили красную краску. Все его тело было покрыто веснушками, отчего смотреть на него было очень весело.
– Прохор Дмитриевич, ну чего вы молчите? – пытался вызвать его на откровенный разговор Леонид.
– А чего говорить-то? Ты, я вижу, и сам можешь много рассказать. Ох, мне эти охальники… – покачал головой дед, продолжая обмахиваться веником.
– Да неужели и вспомнить нечего? – не отставал от него Леонид.
– Почему… Вспомнить завсегда есть чего… Много чего было за мою жисть… Да рассказывать-то не все можно, хотя развратничали мы меньше, чем сейчас…
– Вы еще и сейчас?! Ну вы даете – в вашем-то возрасте! – поразился Леонид. Он не понял сразу, что дед, как все старики, начал рассуждать: «Вот, мол, в наше время…»
Но Охмнетыч тут же откликнулся на его вопрос, насмешливо посмотрел на Леонида и сказал:
– И-и-и, милай… Любви все возрасты покорны, слыхал? А старые коты, чтоб ты знал, как соберутся вместе, кричат громче, чем молодые… Тут у меня сосед по огороду есть, мы с ним иногда в картишки перебрасываемся после пахоты, иной раз и другие мужики подтягиваются, так разговоры знаешь какие, у-у! Так вот, этому моему соседу лет так около семидесяти пяти, а все озабоченный!.. Об чем не скажет – все о бабах! Чувствуется – мужик наголодался. Ну мы ему не раз говорили: «Женись, Федотыч, что ты маешься?». Ну и сошелся он тут с одной, наконец. Приходит, аж светится весь! Нас, конечно, любопытство разбирает – что это его так осчастливило? Мы же все примерно одного возраста, так сказать, способны разве что на воспоминания – у кого не сильный склероз… Свеженького вроде уже и быть-то не может… Ну мы его так сурьезно и спрашиваем, мол, что – оприходовал молодую? А он так же отвечает: «И не говорите – всю ночь сексом занимался!». Мы аж ошалели! «Это как же ты им занимался?» – спрашиваем. «Да, – говорит, – положил ей руку на живот – и всю ночь балдел!» Молодой-то тоже под семьдесят набежало… Вот такой разврат, Аркадьич! – дед засмеялся, а потом добавил: – А вообще, я тебе скажу, мужик – он до старости мужик! Баба что? Ласку любит, доброту. Кто ж мне мешает ее приголубить? Опять же – руки на месте остались, губы – тоже, и хватит, и достаточно, ежели с умом подойти. А то, что уже не можешь на нее свои килограммы завалить, значит, время такое пришло, а то завалишь, а снять и мочи не будет, так и помрешь на ней. Нехорошо!
– Во-во, – поддержал деда Леонид, – есть тут у меня один спец знакомый, я вас познакомлю, мужик – золото, так вот он как раз этими проблемами занимается, ну теми, кто от любви помирает.
– А чего ими заниматься? – удивился дед. – Тут уж плотник или столяр ими заниматься должен – обмерить, гроб хороший состругать.
– Да работа у него такая! – пожалел Леонид заочно Кузьму Григоровича.
Дед помолчал, лениво хлестнул себя еще раз по бокам веником, и спросил:
– Слушай, Аркадьич, Есения-то твоя, сдается мне, никакая тебе не племяшка? Больно ты в лице переменился, как узнал, что она уехала…
– Угадали, Прохор Дмитриевич, – вздохнул тот. – Да только она мне дороже, чем три племянницы вместе взятые.
– Да, девка хорошая… – задумчиво согласился дед. – И какие виды у тебя на нее?
– Женился бы, Прохор Дмитриевич! Только бы вернулась!
– А что у вас с ней вышло-то?
– Да ничего такого. Раненая она, вот в чем проблема!
– Куда? Я ничего не заметил, – подскочил дед.
– В душу она раненая, – пояснил Леонид.
– А-а, а я-то подумал. Ох, мне… – облегченно вздохнул дед, но тут же добавил: – В душу – это беда… И чем ты ее ранил?
– Да не я, – сказал Леонид и неожиданно для себя выложил деду всю историю Есении.
Тот слушал, открыв рот и сокрушенно покачивая головой, а, услыхав про ее рождение, всплеснул руками и крепко выругался, помянув ученых и их ближайших родственниц по женской линии…
– Вот теперь и не знаю, как подступиться к ней, как помочь… – сетовал Леонид. – Была бы обыкновенная девчонка, а тут… Она себя считает кем-то вроде изгоя на земле, вроде как нерожденной, как бы нелюдью… Что делать, ума не приложу! Мы с ней на эту тему только в поезде и поговорили. Но она же ждет. А я к ней с обычным набором влюбленного подбираюсь… – обличил он себя.
– Аркадьич, ну ты погоди, – остановил его дед. – Ну что ты такого особого сделал? Ну потискал ее маленько, так это полезно, у нас в деревне говорили, что девки от этого только соком больше наливаются. Если бы ей не пондравилось, она б злая пришла. А тут веселая прибежала, вся аж звенит! Вон Варфоломея Игнатьича чуть в грех не ввела, он уже готов был своей Мисюсе украшение на голову пристроить. Да не ревнуй ты, не ревнуй, давно заметил, какие ты взгляды на него кидаешь. Он хоть и мужеского полу, но безобидный. Не, Аркадьич, думаю, что подождать тебе надо. Вернется она, должна вернуться! Мужик ты видный, – и он оценивающе посмотрел на Леонида.
