были полны слез. Она прошептала: «Знаете, Пьер, без него я бы давно умерла… Я сражаюсь, потому что у нас с ним еще очень много дел. Очень много…»
Улыбка у нее была устрашающая. Рот казался до неприличия огромным. Мне все время казалось, что ее зубы обнажаются до самых корней. Что кожа на щеках вот-вот треснет. Меня подташнивало. И еще этот запах… Запах лекарств, смерти и духов «Герлен». Я еле терпел, и с трудом сдерживался, чтобы не зажать нос. Я чувствовал, что вот-вот сорвусь. В глазах все плыло. Я как бы невзначай, словно туда попала соринка, потер глаза и ущипнул себя за нос, но когда я снова взглянул на Франсуазу, через силу улыбаясь ей в ответ, она спросила: «Что-то не так?» «Нет-нет, все в порядке, - ответил я, чувствуя, что уголки губ опускаются вниз, как у обиженного ребенка. - Все хорошо, Франсуаза… Просто… Мне кажется, вы не слишком хорошо выглядите сегодня…» Она закрыла глаза и положила голову на подушку. «Не беспокойтесь. Я выкарабкаюсь… Он слишком во мне нуждается».
Я ушел совершенно раздавленный. Держался за стены. Уйму времени вспоминал, где поставил машину, потерялся на проклятой стоянке. Да что со мной такое? Что со мной такое, черт побери? Все дело в том, что она так ужасно выглядит? Или это трупно-жавелевый запах так на меня подействовал? Или просто само это место? Атмосфера беды? Страдания? И моя маленькая Франсуаза с ручками-спичками, мой ангел, потерявшийся среди всех этих зомби. На узкой больничной койке. Что они сделали с моей принцессой? Почему так плохо с ней обращались?
Да, так вот, я потратил уйму времени, чтобы найти свою машину, еще столько же, чтобы ее завести, потом долго не мог тронуться с места. Знаешь, почему? Что меня так подкосило? Не Франсуаза, нет, не ее катетеры и не ее боль, конечно, нет. Это было…
Он поднял голову.
- Отчаяние. Оно, как бумеранг, ударило меня прямо в лицо…
Молчание.
- Пьер… - сказала я, в конце концов. - Да?
- Вы, конечно, решите, что я совсем обнаглела, но я бы все-таки выпила ромашки…
Он встал, пряча благодарность за недовольным бурчанием.
- Ну вот, так всегда: никогда-то вы не знаете, чего сами хотите, все капризничаете…
Я поплелась за ним на кухню и села по другую сторону стола, глядя, как он ставит кастрюльку с водой на огонь. Свет раздражал мне глаза. Я потянула лампу вниз. Он шарил по шкафчикам.
- Могу я задать вам вопрос?
- Если скажешь, где найти то, что я ищу.
- Там, прямо перед вами, в красной коробке.
- Здесь? Раньше мы это сюда не клали, мне кажется, что… прости, я слушаю.
- Сколько все это продолжалось?
- С Матильдой? - Да.
- Считая от Гонконга и до нашей последней размолвки - пять лет и семь месяцев.
- Вы проводили вместе много времени?
- Нет, я ведь уже говорил. Несколько часов, несколько дней…
- И вам этого хватало?
- Хватало? - Нет, конечно. А может, да - я ведь ничего не сделал, чтобы что-то изменить. Я уже потом об этом подумал. Возможно, меня это устраивало. «Устраивало»… До чего же уродливое слово. Возможно, так мне было удобно - иметь и надежный тыл, и африканскую страсть. Домашний ужин по вечерам и острые ощущения время от времени… Как хорошо - и сыт, и в форме себя держишь. Практично, удобно…
