прищурившись.
— На самом деле нет. Просто он ужасно упрямый.
— Вы хорошо его знаете? — спросила Каприс и спохватилась, что задала не слишком умный вопрос.
Салли весело улыбнулась.
— Я знаю его так хорошо, как вряд ли кто другой знает, — ответила она. — Возможно, лучше всех! Да, уверена, что так.
— Он… он часто здесь бывает? — неблагоразумно продолжала Каприс.
Хозяйка дома развеселилась еще больше.
— Очень часто, — ответила она и многозначительно повторила: — Очень часто!
Они ели, сидя на стульях эпохи Регентства за элегантным столиком розового дерева, а потом перешли в главную часть помещения (в качестве столовой служила часть комнаты, представлявшая собой не более чем нишу, которая, в случае необходимости или желания уединиться, отделялась занавесками из дамасского атласа).
Поскольку больше пока никого не было, только что заваренный и испускающий замечательный аромат кофе по такому случаю был налит в две большие чашки. Салли опять расположилась на своем диване, а Каприс сидела на чем-то вроде полосатой оттоманки, придвинутой поближе к пылающему огню, и думала про себя о том, как все это по-английски… и как, кстати сказать, ей нравится английский образ жизни.
Особенно нравилось девушке находиться в окружении такой изысканной мебели и такого множества прекрасно аранжированных цветов. В это время года цветы дороги, а эти были явно из оранжереи. Она указала на них Салли, и та, уютно обложившись причудливыми подушками, украшавшими ее диван, призналась, что боится, не слишком ли она сибарит… странная вещь для лошадницы, может быть, но в ее случае истинная правда.
— Я люблю дорогие вещи… шелк и атлас, — сокрушенно покаялась она. — Если бы я могла позволить себе, то никогда не носила бы зимой ничего, кроме самых дорогих мехов, и, как можете видеть, я люблю цветы. Много цветов!
Она потянулась к кофейнику и налила себе еще чашку. Впервые Каприс заметила, что в Салли есть что-то кошачье — та же гибкость, та же грациозность и, может быть, хитрость. В свете пламени и хрустальной люстры (был тусклый послеполуденный час, предвещавший ранние сумерки) ее карие глаза блеснули, как старый темный херес, и на щеках выступил густой румянец. Ее, прежде розовые, губы стали ярче, а мелкие зубы мерцали, как искусственный жемчуг, каждый раз, когда она улыбалась, даже если это была всего лишь полуулыбка.
— Думаю, в один прекрасный день я разбогатею, — с непоколебимой уверенностью заявила девушка. — Я верю в милости судьбы, да и нельзя жить в достатке на гроши. — Она подняла глаза на собеседницу. — Платы, получаемой за обучение людей верховой езде, едва хватает, чтобы оплатить небольшой счет за электричество, и она, конечно, не оправдывает труда девушки, которая зарабатывает чисткой лошадей и упряжи. Самостоятельно я действительно не могу позволять себе роскоши, но ничего не могу с собой поделать. Так или иначе, мой покровитель понимает это. — Ее длинные ресницы затрепетали от застенчивого удовлетворения или какого-то большего чувства, видимо охватившего ее при упоминании о своем благодетеле.
— Вам повезло иметь такого понимающего покровителя, — заметила Каприс.
— Да. Вы тоже так считаете? — Она закурила новую сигарету, вставив ее в длинный мундштук из слоновой кости, откинулась и умиротворенно возвела глаза к потолку, окутавшись клубами дыма. — Очень повезло!
— Но мне кажется, что вам нравится управлять конюшней, даже если она себя не окупает, — добавила Каприс, просто чтобы что-нибудь сказать, и ни по какой другой причине.
— Ну, этого я не знаю. Другие вещи я люблю больше! — Салли остановила на Каприс задумчивый взгляд, но в это время звук въезжающего во двор конюшни автомобиля возвестил им, что мистер Тони Морсби прибыл и намерен требовать доступа в квартиру.
