всегда есть запас.
Но вслух, конечно, только вежливо поблагодарил.
– Это уже вторая чашка кофе, – скривилась Марьяна. – Кофеин очень вреден, ты знаешь? Марик тоже пил слишком много кофе…
Громко, почти по слогам отчеканил:
– И безусловно, именно поэтому утонул в волнах Индийского океана. Таково воздействие кофеина на хрупкий человеческий организм.
Вот ведь. Сто раз по дороге давал себе слово не ссориться с Марьяной. Но всякому терпению есть предел.
Ай, да пошла она.
Специально, чтобы еще больше ей досадить, достал сигарету, демонстративно сунул в рот, взял свою чашку и пошел на улицу, хотя курить пока не очень хотел. Ну и черт с ним, чем хуже, тем лучше.
Вышел, и правильно сделал. Там, на улице, стоял такой сладкий теплый октябрь, как будто Рига внезапно сделалась южным городом, чем-то вроде Одессы, куда они с Мариком и Мэй ездили втроем каждую осень – очень давно, страшные, невообразимые тысячи световых лет назад, когда были молоды и думали, что неприкаянны, а на самом деле, просто свободны как ветер, который с явным удовольствием влетал сейчас в его левое ухо, но из правого не вылетал, предпочитал задерживаться в голове и, будем надеяться, там постепенно накапливаться. Спасибо ему за это, давно пора.
На несколько шагов отошел от входа, закурил, внезапно обнаружил, что отсюда, с улицы, красивую госпожу консула неведомой шахматной державы видно даже лучше, чем с прежней позиции в кафе. Она сидела вполоборота к окну, и ровный утренний свет падал на смуглые щеки, смягчал резкие черты, отражался в неожиданно светлых, серых, как Балтийское море, глазах.
Откровенно пялиться, конечно, не стал, разглядывал исподтишка, как первоклашка с лакированным ранцем за спиной глазеет на красивую старшеклассницу, которая вряд ли обрадуется его вниманию, засмеет, если заметит, и хорошо еще, если уши не надерет.
От созерцания его отвлекла вышедшая из кафе Марьяна. Сперва подумал – обиделась и решила демонстративно, не дожидаясь, пока он докурит, уйти. Приготовился останавливать – любой ценой, да хоть с разбегу на колени в ближайшую лужу, если уж сам виноват, вспылил из-за сущего пустяка. Но потом увидел, что Марьяна выскочила без пальто, в одном тонком трикотажном платье. Остановилась на пороге, не приближаясь, чтобы не стать жертвой пассивного курения, спросила:
– Ты же потом вернешься? Я чай уже допила, есть смысл еще заказывать?
А на лице ее было написано: «Прости меня, пожалуйста, я жуткая зануда, знаю сама, но это только потому, что ужасно стесняюсь. И всегда стеснялась – тебя, Мэй, вообще всех на свете, к кому не успела привыкнуть, но вы с этой чертовой черной всклокоченной бабой, конечно, хуже всех, никогда не знала, о чем с вами говорить, и куда девать руки, поэтому при вас вела себя гораздо глупее, чем обычно. И вот сегодня опять. Стеснительность, к сожалению, не лечится ни временем, ни даже смертью того, кто нас познакомил – совершенно напрасно, кстати. Умный мальчик, мог бы сообразить… Я бы, конечно, попросила прощения за глупую лекцию про кофеин, если бы мне хоть на миг пришло в голову, что в подобных случаях следует извиняться, я так не привыкла, не умею, не знаю, с чего начать, поэтому могу только виновато смотреть».
Вздохнул, подумав: «Ладно, зато извиняться отлично умею я».
Сказал преувеличенно ласково, как говорят с чужими детьми, желая понравиться их родителям:
– Прости меня, пожалуйста, Марьянка. Думал и так понятно, куда и зачем я пошел, а со стороны, наверное, выглядело как хамство. Совершенно не хотел тебя обижать. Просто не сообразил. Конечно, я сейчас вернусь. Иди в тепло, пока не замерзла. И чаю обязательно закажи. Надо поговорить, а мы еще и не начали.
Марьяна встрепенулась, кивнула и пошла обратно в кафе. Последовал за ней буквально три минуты спустя, и был вознагражден за такую поспешность, столкнувшись на пороге с госпожой консулом. Теперь в роскошном белом пальто поверх строгого костюма она казалась не просто элегантной женщиной, а как
