зрения ей тоже лучше бы оставаться бессмысленной куклой, которая сама не ведает, что несет, просто от бесконечных диет и спортзалов с массажами произошел сбой программы, спятила, вообразила себя несчастной вдовой, пока Марик застрял на какой-нибудь очередной випассане, или вовсе на послушании в буддийском монастыре, отключив телефон, как положено по тамошнему уставу, и в ус не дует… Нет, стоп. Так не годится. «Сбой программы» у «куклы», ага. На себя посмотри.
Но смотрел все-таки не на себя, а на Марьяну. Впервые в жизни смотрел на нее без снисходительной неприязни, просто как на еще одного человека: живого, а значит, слабого, глупого, заблуждающегося – ничего не поделать, мы все таковы.
Сказал:
– Ты, конечно, абсолютно права. Такие расходы должны быть поделены на троих. Прости, что я сам не подумал. Мы с Мэй не подумали. Как-то не сообразили, что ты очень важный человек в Маркиной жизни. Обычное дело. Ближайшие друзья часто враждуют с любимыми. И наоборот. Даже когда это уже не важно, потому что все кончено. Или в особенности, когда все кончено, такие уж мы дураки.
– Ничего, – бесцветным голосом сказала Марьяна. – Я и сама такая. Даже не хотела тебе звонить, говорить, что Марик погиб. Накручивала себя – мол, не твое это дело, ты нам совсем чужой. И только в самый последний момент спохватилась, что завещания он не оставил, и теперь я не знаю, как надо его хоронить. Не знаю, что следует сделать, чтобы не вышло, как будто я настояла на своем напоследок, дождавшись момента, когда Марик не сможет меня переспорить. Я сердилась на него, когда он ушел. А когда умер, и стало понятно, что уж теперь-то точно никогда ничего не исправить, рассердилась еще больше. Но все-таки не настолько, чтобы хоронить его так, как он сам бы не захотел.
– Спасибо тебе, Марьянка.
Накрыл ее руку своей и чуть не заплакал. Но, конечно, сдержался. Плакать по Маркину в первом попавшемся рижском кафе, вцепившись в наманикюренную лапку его вдовы, это не просто пошлятина, это уже водевиль. И рыжий дружище Марко, знаю я этого типа, первым меня засмеет, гибель ему не помеха. Специально дождется где-нибудь в Бардо, на пороге между смертью и окончательной смертью, и поднимет там на смех, вконец задразнит, навек опозорит перед сонмом Милосердных и Гневных Божеств.
Поэтому предпочел как можно скорее отдать Марьяне деньги, демонстративно отделив треть (на самом деле гораздо меньше, словчил, а она не заметила, или просто сделала вид; впрочем, что-что, а уж это точно совершенно не важно), и распрощаться.
– Ты когда улетаешь? – внезапно спросила Марьяна, надевая пальто.
– Около часа ночи, а что?
– Ничего, – она отвернулась к окну. Помолчав, неохотно добавила: – Просто рада, что больше никогда тебя не увижу. Мне это тяжело. Очень тебя не люблю.
Промолчал – а что тут ответишь? Пусть говорит что хочет, имеет полное право, выслушаю, утрусь и забуду. Забыть – вообще не проблема, если хорошенько надраться в баре аэропорта, а потом уснуть, не дождавшись взлета, проснуться в момент посадки, на автопилоте добраться домой и там, не раздеваясь, упасть на диван лицом вниз. К завтрашнему утру из головы вылетит не только Марьянино «не люблю», а вообще все, что было сегодня. Или почти все – тоже ничего себе результат. Хорошо, когда заранее точно знаешь, как его добиться.
Марьяна ушла, звонко цокая каблучками. Поглядев ей вслед, решил, что третья чашка кофе не повредит. Заказал, получил. Не удержавшись от искушения, пересел за стол у окна, который совсем недавно занимала смуглая сероглазая женщина, консул неведомой страны. Самый красивый в мире консул.
Подумал: «Черт, надо же было спросить Марьяну, в каком из окрестных переулков находится консульство с зеленым шахматным флагом, который, заранее готов спорить, вовсе не шахматный. Вот интересно, какой? Обязательно надо узнать, что за страна – вдруг они все там такие красивые? Буду знать, куда переезжать, если захочу каждый день в кого-нибудь влюбляться, тайно, безнадежно и оттого особенно счастливо, без риска увязнуть надолго, потому что вокруг столько объектов для легкой, приятной, ни к чему не обязывающей гибельной страсти, что глаза разбегаются. Отличная будет у меня жизнь, осталось
