гомоном идущих на поле землепашцев. Солнце, обычно красное и яркое, сделалось будто серым снежным облаком и больше не грело. Усевшись неподалеку от лазарета на приготовленное к рубке бревно, Грром заплакал. Заплакал от бессилия.
Подошел и молча сел рядом Слав.
Две фигуры в лучах послеполуденного солнца, высокая и не очень. Два друга детства, подружившиеся в самую первую встречу, когда полумертвого старика, отчаянно сжимавшего единственной рукой острое копье, внесли через ворота крепости, а следом завели опаленного, перепачканного сажей, испуганного малыша нео. Слав, которому тогда было едва ли не столько же лет, сколько и Гррому, прибежал на шум вместе с остальными. Скучающий почти в одиночестве мальчик (ведь детей в крепости не так уж и много) почти сразу же сдружился с одиноким, пугающимся каждого шороха малышом нео. Слав тоже был сиротой. Просвещенные братья подобрали его в пустыне и привели в крепость Метал Макса.
Два друга сидели на бревне и молчали. Чтобы понять друг друга, слова им не были надобны.
После смерти Рауру жизнь Гррома, как ни странно, не остановилась. Горе, даже самое страшное, оставляет глубокие и болезненные шрамы в душе, но снаружи их не видно. Они внутри. Боль потери со временем теряет остроту и затаивается где-то в глубине, ожидая своего часа, дабы напомнить о себе. В общем, жизнь Гррома пошла дальше, привычно и рутинно. Но молодой и сильный нео изменился, стал молчаливым, задумчивым, и даже к еде стал более равнодушным.
С той секунды, как Рауру, лежа на смертном одре, просил своего названого сына не мстить убийце отца, Гррома не покидали мысли о смерти родни и собственной судьбе. Раньше о таких вещах молодой мутант не задумывался. Нет, конечно, он вспоминал о преданном и подло убитом на его глазах отце. О матери, которая нелепо и страшно погибла и которая почти не заботилась о нем, как должна заботиться самка о детеныше. Грром видел, как пекутся о своих телятах коровы, крысопсы о щенятах, хомо и нео, живущие в крепости, о своих детях. Видел и понимал, что о нем заботились лишь отец и старик Рауру. Все перемешалось в голове у Гррома, молодой нео вконец запутался. Слова Рауру, названого отца, не покидали его разум и постоянно, отдаваясь эхом, звучали в ушах: «Об одном прошу, не мсти, не мсти Гррагу… не мсти Гррагу… мсти Гррагу… мсти».
Прошел месяц, со дня как Рауру ушел к Вечному костру Мудрого старца. Кашевар Буртил, здоровенный малый с закатанными до локтя сильными руками и объемистым, подвязанный кожаным передником пузом, попросил нарубить дров, чтобы печи растопить да обед сготовить. Сегодня была очередь Слава, но того намедни ужалил пустынный паук, и парню нездоровилось. Укус паука не смертелен, но человек, отравленный ядом этого существа, несколько дней будет лежать бревном, пуская слюнявые пузыри, пока кровь не победит отраву.
Грром поставил крупное полено на чурбак и только было замахнулся, как неровно отпиленная деревяшка упала с пня. Грром поднял чурбак, водрузил на место, замахнулся колуном. И вновь он упал.
И такая злость Гррома взяла, и на чурку деревянную, и на свою судьбу, и на треклятого пустынного паука, и на Гррага… В сердцах нео замахнулся колуном и что было сил ударил по деревяшке! В обхват шириной, в полтора локтя высотой, пень какого-то старого, каменно твердого дерева развалился на две ровные половины, разрубленный вдоль тяжелым топором.
Топор с глухим стуком выпал из мохнатой лапищи. Грром устало сел на разрубленный им же ни в чем не повинный чурбак и невидящими глазами уставился вдаль.
В последнее время всё валилось у Гррома из рук. Не углядел, двух быков туров, отбившихся от стада, задрал медведь-жук. Получил нагоняй от старосты фермеров Терентия. На тренировке, опять впав в раж, забылся, упустил из виду противника – получил дубиной по голове. В кузнице, задумавшись, передержал заготовку меча в горниле, и в итоге вместо оружия получилась коса и две мотыги. Ох и ругался мастер Сван, кожевенник, заказавший меч в дар какому-то боярину. Железо-то было Сваново. Но Вулкан все уладил, отдав свой червленый меч, зависть всех воинов и особенно мастера клинков Никодима.
Проблема вроде бы разрешилась, а вот осадок на душе остался. Да и учителю в глаза совестно теперь смотреть.
Впервые за десять долгих сезонов, или, как говорят люди, – лет, Грром почувствовал себя абсолютно
