носом. — Когда она вернулась домой, я спросила ее как бы между прочим: «Ну как там Тереза?» Элен ответила: «Да ничего, мы втроем отлично поболтали». Это было ужасно: я поняла, как давно она меня обманывает.
— Знала ли миссис Хили.., э.., мисс Мастерс о том, что происходит?
— Я.., не уверена. Иногда мне казалось, не может не знать, а иногда, когда я видела, как они дружелюбно говорят друг с другом, я не могла себе представить… — Олуэн замолчала и снова высморкалась. — Вы не знаете, инспектор, какая Элен замечательная. Если она не оставила записки, то это, верно, потому, что не хотела огорчать Терезу.
— Я чувствую, мисс Пайпер, — сказал Генри, — что все слухи об Элен и Майкле, которые витают по редакции, исходят от вас. Олуэн и не пыталась этого отрицать.
— А чего ради мне молчать? Я считала, что Тереза должна обо всем узнать и положить этим встречам конец. Но не могла же я прямо подойти к ней и все выложить? Мне кажется, она так и осталась в неведении. Впрочем, теперь это уже неважно… Если бы вы знали, как это было ужасно.
— Что именно?
— Видеть Элен в таком отчаянии. Весь последний месяц она так страдала! Майкл к ней охладел, я сразу поняла.
Генри отметил, что Олуэн отбросила его предположение об убийстве, как совершенно невозможное. Он поймал себя на том, что и сам стал раздумывать: а не самоубийство ли это? Но даже если самоубийство, случаи вовсе не такой простой, каким он кажется на первый взгляд.
А Олуэн снова завела:
— Я еще не рассказала вам самого худшего. Доктор все равно это обнаружит…
— Элен была беременна?
Олуэн кивнула с несчастным видом.
— Еще кто-нибудь знает об этом?
— Да, она рассказывала одному человеку. Не Майклу, кому-то другому. То есть Майклу, я полагаю, она тоже сказала. Но не ему одному. А мне она так и не сказала ничего! — в отчаянии крикнула Олуэн.
— Тогда откуда же вы это знаете?
— Вчера Элен рано ушла из редакции, — начала объяснять Олуэн, — сразу же после ленча. Ей ведь предстояло работать всю ночь. Я забежала домой переодеться перед театром, а она с кем- то разговаривала по телефону. И я услышала: «Доктор говорит, что это точно. Не знаю, что делать. Он никогда ее не оставит — вы это знаете не хуже, чем я. Я бы хотела умереть!» Потом она услышала, что я пришла, и быстро повесила трубку. Я стала спрашивать, все ли у нее в порядке, но она лишь улыбнулась и сказала: «Все хорошо, только вот насморк совсем замучил». Потом ушла в редакцию, а сегодня прихожу, и говорят…
Увидев, что она вот-вот снова заплачет, Генри поспешно спросил:
— Когда вы видели ее в последний раз? Ведь вы заходили в редакцию вечером?
— Заходила. Я видела ее мельком: попрощалась с ней, когда шла к лифту. Ее дверь была приоткрыта. Но я не стала ей мешать. Никто не смел беспокоить ее во время работы.
— В котором часу это было?
— Честное слово, не знаю… Что-то поздно. Наверно, после трех. Все остальные уже испарились.
— Стало быть, после трех Элен еще была жива… А вы не заметили, термос стоял в ее комнате?
— Нет, его не было. Я даже подумала, куда он делся? Ведь когда Элен сидит с ночной работой, термос всегда перед ней на столе.
— Как вы добрались до дому в такое позднее время?
— Пешком.
— Вы шли пешком до Кенсингтона под таким дождем?
