— Так что тебе непонятно про генерала Брэгга?
— Битва под Чаттанугой, — ответила она. — Я понимаю генерала Гранта. Но не генерала Брэгга. Он атаковал с фланга. А если бы он зажал войска противника в тиски, генералу Гранту пришлось бы отступить…
Она не зря была дочерью полковника.
— Я тоже этого не понимаю, — сказал я, совершенно сраженный. — Мы должны просто принять это как исторический факт.
Виктория обладала удивительной способностью смущать меня.
Теперь я остерегался ее по разным причинам. На занятиях, сидя рядом с ней за столом, я старался сохранять между нами подобающее расстояние. И еще я должен был оберегать ее, хотя толком не знал, от чего. «Виктория тревожит меня», — сказал ее отец.
Еще неделя занятий — и февраль сменился мартом.
Как-то вечером мы сели играть в карты. Виктория была, как никогда, молчалива. Мне это не понравилось.
Потом мы слушали последние известия.
В доме полковника Лунде радио включали только для того, чтобы послушать последние известия и сводку погоды.
— Потепление, — сказал полковник. — Пора уже. Зима выдалась слишком снежная. Что ж, спокойной ночи!
Все встали. Командовал здесь, как всегда, полковник Лунде. И сигнал отбоя следовал сразу же за последними известиями. Всегда.
— Я потушу свет, — сказал я.
— Спасибо, доцент Бакке.
Все вышли из гостиной, и вскоре я услышал, как захлопываются двери на втором этаже. Я знал: тот, кто попадет в ванную комнату последним, будет принимать самый холодный душ. Обычно последним был полковник Лунде или же я. Сегодня последним наверняка буду я.
Распахнув окно, я выкурил несколько сигарет. Полковник Лунде не любил запах табачного дыма. Я загасил последнюю сигарету, закрыл окно, потушил свет и отправился принимать холодный душ, чтобы затем лечь в постель.
В коридоре на втором этаже было, как всегда, почти совсем темно. Полковник Лунде экономил электроэнергию. И, как всегда, было совсем тихо.
Или, может быть, не совсем?
До меня донесся слабый звук, который я не сразу распознал. Я стоял не шелохнувшись и прислушивался. Звук доносился из комнаты Виктории.
Я подошел к ее двери и снова прислушался. И тогда я понял, в чем дело.
Виктория плакала.
Она не рыдала, не всхлипывала — в том-то и был весь ужас. Вся во власти горечи и отчаяния, она плакала почти беззвучно.
Я постучал в дверь. Она не ответила. В комнате стало тихо. Я опять постучал.
— Виктория, это я.
Я говорил шепотом, но не сомневался, что она меня слышит. Только бы меня не услышал никто другой.
— Можно мне войти, Виктория?
По-прежнему никакого ответа.
Я распахнул дверь и вошел.
Виктория еще не ложилась. Она сидела за своим некрашеным письменным столиком, уронив голову на руки, и не подняла ее, когда я вошел.
