Торжественное чувство, от которого радостно замирало сердце, охватило меня.
Начались пробные прыжки.
Затем с каждой стороны появились трамбовщики в красных свитерах и синих лыжных брюках. Утрамбовав посадочный склон трамплина, они удалились.
Началось.
Меланхолический трубный глас возвещал каждый новый прыжок; на всех пяти табло вспыхивали баллы; зрители что-то отмечали на листках программы и с волнением ждали появления фаворитов.
Синий вертолет прессы кружил над нами, и фотограф снимал с птичьего полета старый добрый холм, который белел, как гигантская вспенившаяся и застывшая волна, в пестром море десятков тысяч голов, похожих на разноцветные леденцы.
После первого тура стало ясно, что самый опасный соперник норвежцев — Канкконен.
Энгану не повезло, но у нас ведь был еще Виркола. Я притопывал ногами, чтобы согреться, и вместе со всей разношерстной толпой ждал выхода Вирколы.
— Он должен выиграть, — сказал Кристиан. — Подумать только, я волнуюсь совсем как в тот день, когда прыгали братья Рюд. Неужели, Мартин, мы никогда не станем взрослыми?..
— Надеюсь, что нет. Во всяком случае, не в день лыжных состязаний на Холменколлене.
Снова прозвучал меланхолический глас трубы.
— Чтобы победить, Виркола должен прыгнуть по меньшей мере метров на девяносто — и притом безупречно…
С того места, где мы стояли, Бьерн Виркола виделся нам темным упругим мячиком на фоне трамплина.
И вот он прыгнул.
Восемьдесят тысяч человек судорожно глотнули воздух; казалось, раздался один-единственный глубокий вдох, и все затаили дыхание.
Виркола выпрямился всем телом, на какой-то миг расправил руки как крылья. Затем, прижав руки к бокам, он вытянул туловище параллельно лыжам и застыл в полете, которому, казалось, никогда не будет конца.
Девяносто два метра!
Буря восторга захлестнула толпу, которая тут же снова затаила дыхание, потому что на пяти табло появились баллы за стиль прыжка.
19 — 19,5—19,5—19,5—20!
Я думал, что лопну от счастья. Я — крохотная частица огромной толпы, взорвавшейся ликованием!
Вопль восторга, подобно реву стартующего реактивного самолета, вознесся к синему, безоблачному небу.
— Победа! — кричал я. — Мы победили!
Мы!.. Это Виркола, и я, и все иностранцы, и дипломаты, и пьянчуги, и все, все праведники и грешники — все люди в этот чудесный день!
— Первый раз в жизни вижу такое! — сказал я, оборачиваясь к брату.
Но Кристиана рядом со мной не было.
Рядом со мной стоял какой-то мужчина, а у него на рюкзаке сидел мальчуган.
— Кристиан, — позвал я.
И тут я ощутил на своих ногах какую-то тяжесть.
Кристиан, видимо, поскользнулся и упал. Он лежал скорчившись на снегу между мною и мужчиной с рюкзаком, на котором сидел мальчуган.
— Кристиан…
