Брат не ответил. Он лежал недвижимо.
Склонившись над ним, я уставился на его спину.
Я ничего не слышал. Ничего не чувствовал. Казалось, я в безвоздушной камере — наедине с братом, лежащим у моих ног. А в синей куртке на его спине было крохотное, опаленное по краям отверстие.
Я сбросил рюкзак, сорвал с себя куртку и прикрыл ею Кристиана. Не знаю, почему я так сделал. Я тогда не мог думать. И чувствовать не мог. Я только действовал.
— Скорей санитаров! — сказал я мужчине с рюкзаком. — Мой брат потерял сознание.
Потерял сознание? Кристиан… Кристиан…
Совершенно бесстрастно я констатировал, как отлично работает «Скорая помощь». Она прибыла через несколько минут. С носилками.
Снова и снова раздавался меланхолический глас трубы, возвещавший очередной старт, никто не обращал на нас ни малейшего внимания. Ни на санитаров, которые быстро шагали с носилками, ни на меня, шедшего рядом.
Ближайшая санитарная машина стояла на Холменколвайен.
Я сел в машину рядом с носилками.
Завыла сирена, и автомобиль сразу же набрал скорость. «Все в этой стране делается как надо, — думал я. — Даже сегодня… а что сегодня?.. Ах да, воскресные состязания на Холменколлене… даже сегодня на улицах, должно быть, десятки тысяч людей… даже сегодня полиция гарантирует зеленую улицу санитарной машине… Санитарная машина… и в ней Кристиан? Кристиан…»
На этот раз мы не поехали в Уллевол. В ту больницу, что всегда была для меня якорем спасения: я всегда знал, что найду там Кристиана и он сделает все необходимое.
— Кристиан… — сказал я.
Он не шелохнулся. Я не узнавал его. Его чистое волевое лицо было спокойно, словно во сне.
Я осторожно откинул с его груди шерстяное серое одеяло, которым его прикрыли санитары. Я увидел, откуда вышла пуля: на его груди, прямо под карманом, была приколота эмблема Общества лыжников. Я увидел отверстие с бурыми опаленными краями — оно было больше другого, того, что я обнаружил у него на спине.
Кристиан… Кристиан…
Я карабкался вверх, выбираясь из серых туч. Я рвался к чистому небу, воздуху, свету… Но тучи, сгустившись, обратились в снег. И снег душил меня, и я утонул в нем…
Темная птица взмыла со снега ввысь, и этой птицей был я. И я летел куда-то долго-долго…
— …девяносто два метра! — объявил я.
Я слышал чьи-то голоса или, может быть, это были крики восторга, потому что я пролетел так далеко. Но прислушиваться не хотелось. И снова я потонул в снегу. Потом я снова карабкался сквозь серые тучи. Где-то там, над тучами, должен же быть просвет?
Достаточно было открыть глаза. Теперь я слышал голоса… они раздавались где-то высоко-высоко в небе… и мне очень хотелось увидеть тех, кому они принадлежали. Но это было так трудно.
Снова послышались голоса. Что они говорили?.. А может, был только один голос? Нет, два.
— Мартин, — произнес первый голос.
Кто такой Мартин? Ах да, Мартин — это же я, человек, летающий выше и дальше всех. Но, может быть, я вовсе никуда не летал? Может, я просто лежал без движения? И что за белое облако надо мной?
Потолок. Обыкновенный беленый потолок. Но где же те голоса?
— Мартин, — повторил прежний голос. — Ты не спишь?
Я отвел глаза от потолка, и передо мной возник Карл-Юрген. Я смутно различал его силуэт, а он словно колыхался надо мной, и было у него два лица, которые никак не сливались в одно. Я пытался разглядеть оба лица, изо всех сил стараясь смотреть на них в упор, так, чтобы вместо двух увидеть одно.
