Что-то зажужжало. Я подумала о пчелах. Я летала с пчелами.
— ...Будет в порядке. Я не могу сказать, насколько плохо, но у неё определенно лихорадка. Она без сознания. Мононуклеоз, да. Я должен отвезти ее в больницу? Вы уверены? Уверены. Ладно. Да. До свидания.
Я вытянула руку. Слишком много было слов. Пчелы не должны говорить. Это бессмысленно. Где я?
— Где? Ох, — простонала я, потому что все еще болело, даже после сна. Моя рука нащупала что-то. Или что-то нашло мою руку. И оно было теплым. А я замерзала. Я вздохнула. Тепло коснулось моей щеки, и я прижалась к нему, желая большего.
— Так холодно, — сказала я теплу.
А потом тепло ответило, низко и мягко:
— Я не знаю, что делать.
Я схватилась за тепло, удерживающее мое лицо, и попросила:
— Ещё.
Потом тепло ушло, несмотря на то, что я пыталась его удержать. Мимо меня пронеслось легкое дуновение, и я задрожала, задрожала, задрожала. Я плакала, и слезы были похожи на ледяные реки.
— Холодно, — сказала я.
Я сглотнула, но мне стало хуже, а не лучше. Я ненавидела это. Я хотела, чтобы все закончилось. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста.
— Пожалуйста.
— Я здесь, милая. Подожди.
Мир перевернулся, наклонился вбок, сломался. И он обнял меня, взяв меня с собой, но вместо того, чтобы умереть, я почувствовала тепло, твердое и сильное. Я схватило его, желая оказаться внутри него, чтобы перестать дрожать, чтобы все прошло.
Это было солнце, и оно держало меня в своих объятиях, называло по имени, касалось меня от макушки до пяток. Я заснула, убаюканная в небе, в руках звезды.
***
В следующий раз, когда я проснулась, голова у меня была достаточно ясной, чтобы понять — я больна. Мне пришлось дышать носом, потому что горло слишком сильно отекло и было слишком чувствительным, чтобы выдержать прохождение воздуха через него. Мышцы болели, а желудок казался опустошенным. Мне всё ещё было холодно, но при этом я не замёрзла. Растаяла. Сон снова звал меня. Я все еще так устала.
Но знала, что это значило.
Я всё-таки подхватила мононуклеоз.
И это значило, что я должна сказать Гаррику. Но это могло подождать, пока голова не перестанет трещать, легкие не заполнятся, а горло не перестанет гореть. Когда температура спадёт, я позвоню ему.
Я передвинулась, желая, чтобы мои колени, локти и плечи просто перестали существовать, потому что сейчас они были только болью. А потом я поняла, что сплю, это жар изменил мой мозг, потому что Гаррик был здесь, подо мной, его голая грудь — моя подушка. Эта лихорадка была жестокой. Но я знала, что всё это только потому, что я думала о нем. Вероятно, я все еще спала.
У него были открыты глаза, которые смотрели на меня, не говорили, а просто смотрели. Это не может быть правдой.
— Жаль, что это не реально, — прохныкала я прежде, чем снова сдаться.
Спать.
Спать.
