– Ну так сам бы и воровал, – огрызнулся Вал.
– Зачем? Это не я, это вы Глебушке отомстить вздумали. Это вы все не успокоитесь.
– Теперь успокоимся, – заверила Катрин. – Как только эта тварь с голоду сдохнет, мы все раз и навсегда успокоимся.
Ответом женщине стал громкий смех с механическим оттенком. Это Шон по видеосвязи веселился.
– О, милая моя Катрин, ты не права! – отсмеявшись, заявил инкуб. – Точнее – не совсем права. Твоя месть на деле куда страшней, чем кража из холодильника.
В гостиной повисла тишина, даже я всхлипывать перестала.
– Глеб любит эту мышку, – сказал блондин. – Любит по-настоящему.
Мое сердце… оно сальто совершило, тройное. Забилось так сильно, что захотелось придержать рукой. И только роль убитой, ничего не понимающей истерички не позволила это желание осуществить.
– Вознесенский любить неспособен, – процедила Катрин. – Он урод. И этим все сказано.
– Я тоже так думал, – отозвался Шон. – Но видишь ли… Я звонил ему во вторник, по нашим, по внутренним делам. Задал дежурный вопрос – как поживаешь, а в ответ получил… Шон! Я пропал! Я влюбился в женщину!
Вторник – день, когда я отчет сдавала. И… Черт! Но ведь тогда Глеб еще не знал, что я умею не только отдавать, но и забирать. Он был убежден, что я обычная.
– Врешь! – выпалила Катрин.
– Выражения выбирай, – тут же посуровел блондин. – Говорю, Глеб ее любит. Любит! Я битый час его стенания по этой Крис слушал.
Чтобы скрыть глупейшую из улыбок, пришлось взвыть и зарыться в рукав некогда белоснежного халата. И тут же услышать гневное:
– Да успокойте вы ее!
Рука Шаса легла на плечо, погладила успокаивающе. На попытку отстраниться оборотень отреагировал тихим рыком:
– Крис, успокойся. Успокойся немедленно!
Но я все равно отодвинулась. Потом забралась на диван с ногами и, подтянув колени к подбородку, затихла.
За нашей возней явно следили, причем все. Разговор продолжился далеко не сразу.
– Извини, Шон, – сказала женщина с почти бесцветными глазами. – Ты прав. Ты прав, а я нет. Вознесенский урод, но в то, что он влюбился, – верю.
Недоуменная пауза длилась недолго.
– Она светлая, – пояснила Катрин. – Мне Вальтез рассказывал.
– Старший беседует с прислугой? – В голосе блондина звучала ирония, но женщину она не проняла.
– Да. И с Лентяем тоже.
– И что такого особенного рассказал наш старик?
– Она светлая, – повторила Катрин. – Если бы Крис родилась одной из нас, она бы родилась элементалем Света. Вальтез сказал, в ней нет злобы и зависти, и всего остального, что мы так привыкли видеть в людях и друг в друге. Она не такая, как все. Чистая.
– Ты называешь чистой девку, которая спала с инкубом? – возмутился кто-то.
– Она чистая, – повторила Катрин убежденно. – Глеб не мог не влюбиться. Он урод, а уроды всегда к чистоте и свету тянутся.
Желание возразить и высказать все, что думаю о самой Катрин, было задушено на корню. Просто тревожный колокольчик, интуиция да и банальная логика подсказывали – разговор не на нашем языке ведется.
Ведь не может человек по имени Шон говорить без тени акцента, верно? А тот жест старшего из
