бы свободно потому, что у тебя есть я. Я – человек, который никогда не причинит тебе боли. Никогда не оставит и никогда не обидит. И тогда, когда, доверчивая и согретая, на рассвете ты раскрыла бы навстречу новому счастливому дню свои сияющие глаза. Глаза, похожие на согретое солнечными лучами, теплое летнее море.
Если бы я записала подобный текст на магнитофонную пленку, а потом прослушала весьма внимательно с самого начала, я нашла бы не одну нелепость и шероховатость. Ко второй четверти я бы поняла, что это содрано из женского романа не очень высокого сорта, к середине я бы точно вспомнила, из какого именно романа это может быть содрано, а к концу – заливалась бы от нестерпимого смеха и называла бы послушавшуюся такого текста последней идиоткой. Потому, что он был насквозь фальшивым – этот нелепый текст!
Я разобралась бы во всем этом в том случае, если бы слушала хладнокровно, внимательно и на свежую, отдохнувшую голову. Потому, что нельзя искренне так красиво говорить. И чем больше красивых слов, тем больше лжи. И точка. Если же сразу признается в любви и выливает поток красочного словесного мусора – значит, что-то тут не так. Искренне говорят те, кто не умеет говорить красиво. А чем красивее изложенный текст – тем больше в нем лжи. Почему? Потому, что любой красивый текст заранее приготовлен, хорошо отрепетирован и явно произносится не один раз. В этой речи он не сделал ни единой запинки. Отбарабанил на едином дыхании, пристально глядя мне в глаза. Действовал гипноз, который из ста случаев срабатывает все сто – в отношении любой женщины. Нет женщины, на которую может не подействовать эффект красивой речи в соответствующей обстановке. Впрочем, точно так же не существует мужчины, которого умелой красивой речью нельзя было бы охмурить. На такой трюк попадется процентов 98 слушателей. В тот вечер я одна составляла этот огромный процент.
Признаться очень стыдно, но я признаюсь. Гипноз был таким огромным, что я заплакала. Он подобрал самые подходящие слова (вернее, самый подходящий вариант речи). Я чувствовала, как по моим щекам тяжело катится вниз солоноватая жидкость. Стыдно признаться, но дело в том, что никогда в жизни так красиво мне не признавались в любви. Тем более он был мой рыцарь. Поехал следом за мной в больницу, спас от ментовки. И даже сделал звездой – хоть и местного масштаба, но все равно… Он провел моей рукой и вдохновлено произнес:
– Ты плачешь…
Я мотнула головой, пытаясь согнать со щек тяжелое подобие слез.
– Все – таки давай уедем так, чтобы этого никто не увидел. Хоть и всем наплевать, но мне неудобно. Я не так воспитана. Я не приучена открыто демонстрировать свои личные отношения – словно всем на зло.
Он улыбнулся:
– Хорошо, уедем потихоньку. Как ты хочешь. Только сначала я должен спросить у тебя одну вещь… задать очень личный вопрос. Ты позволишь?
– Спрашивай!
– Ты мне веришь?
– Это и есть твой вопрос?
– Да. Ты мне веришь?
– Что я должна тебе ответить?
– Правду. Ты мне веришь? Ты веришь в то, что я отношусь к тебе серьезно? И что серьезно и окончательно я хочу быть с тобой?
Я растерялась. Я не поняла, что это было-то ли ложь, то ли пустословное любопытство, то ли замаскированное предложение… Я не знала, что отвечать. Мы по – прежнему находились в больнице. И по – прежнему мне хотелось защиты и тепла. И совсем не хотелось домой… Я сказала:
– Верю.
Он улыбнулся еще шире.
– Хорошо. Тогда давай уедем прямо сейчас.
– Куда мы поедем?
